Мишель Цинк - Хранительница врат

Я беру сверток. Какой же он мягкий! Я разворачиваю его — и горло сжимает от наплыва чувств. Руки нащупывают мягкие складки накидки с капюшоном, сшитой из того же сиреневато-фиолетового шелка, что и платья Сестер.

Должно быть, Уна неправильно истолковывает мое потрясенное молчание.

— Я знаю, — торопливо говорит она, — когда ты только попала к нам, наши одеяния тебе не слишком понравились, но я… — Она опускает взгляд на руки, тихонько вздыхает и снова смотрит мне в глаза. — Хочется, чтобы у тебя осталось что-то на память о нас, Лия. Я привыкла к тебе и к твоей дружбе.

Я порывисто обнимаю ее.

— Спасибо, Уна! За накидку, за дружбу, за все. Сама не знаю, откуда, но я знаю — мы еще встретимся. — Отстранившись, я с улыбкой гляжу на нее. — Я никогда не смогу достаточно отблагодарить тебя за твою заботу о тете Абигайль в ее последние дни. За твою заботу обо мне. Я буду ужасно скучать по тебе.

Я беру лук, заплечный мешок, завязываю на шее ленты накидки, гадая, хватит ли мне духа когда-нибудь снять ее, а потом поворачиваюсь к выходу. Такая у меня судьба — уходить оттуда, где мне было хорошо.

При свете факелов мы с Димитрием и Эдмундом шагаем вниз по тропе, что ведет от Святилища к гавани. У меня остались лишь самые смутные воспоминания о том, как мы сходили на берег: только ощущение твердой почвы под ногами — а потом двое суток беспамятства.

Мы идем к морю. Брюки туго обтягивают мне бедра, рубашка натирает грудь. Мир шелковых свободных платьев и обнаженного тела на простынях кажется невозможно далеким.

На Димитрии плащ, очень похожий на мой, только из черного шелка, гораздо менее заметный в тумане. Когда мы с Димитрием встречаемся в предутренней мгле, взгляд его тотчас же зажигается при виде мягких шелковых складок у меня на плечах.

Губ Димитрия касается легкая улыбка.

— Ты чудо как хороша в сиреневом.

Оказавшись на причале, я тотчас же узнаю нашу ладью: на концах ее сидит по Сестре в наброшенном на голову капюшоне и с веслом в руке. Спящий остров требует тишины, и мы поднимаемся на борт, не проронив ни единого слова. Сестры начинают грести, едва мы успеваем рассесться — Димитрий и я впереди, Эдмунд сразу за нами.

Над океаном поднимается туман, а в голове у меня всплывают слова, сказанные тетей Абигайль. Я надеюсь, что наши провожатые не потеряют оказанного им доверия и что нам с Димитрием не придется самим искать дорогу. И в то же время меня с новой силой охватывает уверенность: я сделаю все, что потребуется, чтобы достичь цели.

Глядя, как безмолвные Сестры ведут нашу ладью все дальше в море, я внезапно вспоминаю вопрос, промелькнувший сквозь дымку усталости по пути к Алтусу, но так и оставшийся невысказанным.

— Димитрий?

— Да? — Он не сводит глаз с воды.

Я наклоняюсь к нему и понижаю голос, боясь оскорбить Сестер:

— А почему Сестры все время молчат?

На лице у него отражается удивление. Похоже, ему в первый раз пришло в голову, как странно, что нас везут через море молчащие женщины.

— Это входит в данную ими клятву. Они поклялись хранить безмолвие, чтобы не выдать местоположение острова.

Я снова гляжу на Сестру, что сидит впереди.

— Так они вообще говорить не могут?

— Могут. Но не говорят за пределами Алтуса. Это означало бы нарушить клятву.

Я киваю, впервые подумав о том, сколь преданны Сестры данному ими слову.

Алтус становится все меньше и меньше, теряется вдали. Мне хочется сказать что-то уместное случаю, как-то воздать должное и самому острову, и времени, что я на нем провела, но я так ничего и не говорю. В конце концов, слова стали бы лишь жалким, бесцветным отражением воспоминаний о воздухе, пропитанном ароматом жасмина, о ласковом ветерке с моря и о ночи, проведенной в объятиях Димитрия, когда можно было не беспокоиться о том, что обитатели совершенно иного мира сочтут наше поведение неприличным.

Я не спускаю глаз с острова, который словно тает в тумане. Вот только что он был крохотной черной точкой вдали, а в следующий миг уже исчез.

Плавание лишено увлекательных происшествий и приключений. Я сижу, прижавшись к Димитрию, и на сей раз не испытываю ни малейшего желания опустить руку в воду.

Как и в первый раз, я теряю ощущение времени. Сперва я еще пытаюсь определить направление движения, в надежде хоть смутно представить себе, куда мы плывем. Однако туман усиливается, ритмичное покачивание ладьи навевает всепоглощающую апатию, и скоро я сдаюсь.

Мы совсем не разговариваем. Внезапно дно ладьи ударяется о берег, которого я не видела до самого последнего момента, и тут у меня возникает повод пожалеть о нашем молчании. Только теперь я замечаю, что у Эдмунда нет с собой ровным счетом ничего походного. Красноречивее всего отсутствие ружья, с которым он не расставался все время наших странствий по лесам.

— Эдмунд, а где ваши вещи? — После долгого молчания в ладье голос мой звучит слишком громко, колокольчиком разносится в утренней тишине.

Он наклоняет голову.

— Боюсь, здесь мне придется покинуть вас.

— Но… но мы же выступили в путь всего несколько часов назад! Я думала, нам хватит времени попрощаться.

— Хватит, — просто отвечает он. — Мы не прощаемся. Я вернусь в Алтус и позабочусь там о ваших подругах. Когда мисс Сорренсен поправится, отвезу ее и мисс Торелли обратно в Лондон. Там-то мы с вами снова встретимся — и очень скоро.

Он говорит с напускной легкостью, однако в его глазах мелькает призрак грусти.

Я даже не знаю, что и сказать. Туман не рассеивается даже теперь, на берегу, и окрестности тонут в густом мареве. Заметно лишь колыхание высокой травы поодаль.

Я снова гляжу на Эдмунда.

— И что нам делать теперь?

Он осматривается, точно ответ на мой вопрос можно найти в затянувшей берег серой дымке.

— Наверное, надо подождать. Мне велено отвезти вас сюда, а самому вернуться в Алтус. Тут вас найдет другой провожатый. — Он оглядывается на Сестер в ладье и, похоже, замечает какой-то сигнал, ускользнувший от моего внимания. — Мне пора.

Я киваю.

— Спасибо, Эдмунд, — говорит Димитрий, выступая вперед. — С нетерпением жду нашей встречи в Лондоне.

Эдмунд пожимает ему руку.

— Я ведь могу доверить вам безопасность мисс Милторп? — спрашивает он, лишь этим выдавая свою тревогу.

— Порукой тому моя жизнь, — подтверждает Димитрий.

Мы не прощаемся. Эдмунд кивает нам, спускается к полосе прибоя и беззвучно шагает по мелководью. Через считанные секунды он уже снова в ладье.

Мне отлично знакома печаль, что тяжкой ношей ложится на плечи. Мы с ней старые друзья. Минута — и ладья с Эдмундом скрывается в тумане. Еще один человек исчез из моей жизни, точно никогда и не существовал вовсе.