Роман Лерони - Багряный лес

На плече Тома шевельнулась голова Татьяны. Том торопливо сунул фотографию под лежащий на коленях портфель. Не было никакого желания, чтобы кто-то узнал о том, что Редерсон нечестно поступил с сенатором Рубеном. Сенатор требовал, чтобы все документы, включая негативы, были положены в портфель. Том так и сделал, не признавшись, однако, что с некоторых пленок сделал фотографий чуть больше, чем указал в листе-описи — для себя, на память об опасном и захватывающем приключении. Кроме этого, хотелось самому кое в чем разобраться. Этот случай манил к себе множеством тайн и загадок, и трудно было удержаться от них в стороне, придавив собственное пытливое сознание неповоротливым монолитом безразличия.

А Татьяна… Она оказалась именно тем врачом, которого ему дали в сопровождение. Он подозревал, что Макартур не был склонен к опрометчивым поступкам, и эта прекрасная женщина оказалась вместе с Томом в одном самолете совершенно не случайно. Благодаря генералу он сделал ей предложение, а она… Ее мгновенное и серьезное согласие, последовавший затем пьянящий поцелуй он запомнил, как короткий, но прекрасный миг счастья. Он любил ее всем сердцем и душой, и был счастлив полностью, как только может быть счастлив человек. Счастлив от того, что она отвечала ему полностью и самозабвенно откровенной взаимностью. Скоро, по прибытии в Вашингтон, они должны были пожениться.

Он думал, что она спала, но когда раздался ее голос, он невольно вздрогнул:

— Что ты там прячешь? Можно посмотреть?

— Тебе это может не понравиться.

Он уступил ее требованиям и наблюдал за ее восхищением, с которым она рассматривала фотографию.

— Том! — прошептала она благоговейным шепотом. — Где ты это взял?

— Сфотографировал.

— Ты его видел?! — воскликнула она.

— Тише, — попросил он, осматриваясь — но все спокойно спали на своих местах. — Меня за этот снимок по голове на погладят.

Она также проворно осмотрелась и откинулась в кресле, опускаясь в него как можно ниже, чтобы ее и фотографию не заметили со стороны. Ее глаза не мигая смотрели на карточку, и, казалось, вот-вот испепелят ее жаром своего восхищения.

— Я сфотографировал картину втайне от художника, от автора, — солгал он. — Не мог удержаться.

— Я бы так же поступила, — поддержала она. — Хороший художник. Нарисовал инкуба, как с натуры

— Кого?! — подскочил на месте Том.

— Инкуба, — отчетливо повторила Татьяна. — Это такой демон зла. Очень опасный. Летающий. Он может человека наполнить злом до краев, а затем убить.

— Зачем? — удивился Том.

— Не знаю, но у них так положено. Они убивают всех, кто им служит. Есть еще суккубы…

— Тоже злые?

— А то!.. Еще как! Если инкубы манипулируют жертвами из вне, то суккубы вселяются внутрь.

— Одержимость, — вспомнил Том

— Верно, — согласилась Татьяна. — Но картина просто превосходна, словно художник писал с натуры!..

— Тогда ему не повезло, — сказал Том.

— От чего же, — возразила она. — В легендах и преданиях есть немало примеров того, когда демоны помогали и оберегали людей.

— Но это добрые демоны?

Она тихо засмеялась его словам.

— Добрых и злых не бывает, — прошептала она потом, как какую-то страшную тайну.

— Это как же? — удивился он.

— И просто и сложно одновременно. По настроению или цели. Понимаешь?

— Плохо, — признался он.

— Думают, что демоны призваны корректировать жизнь человека…

— И ты в это веришь?

— Не то, чтобы полностью, но… Хочется в жизни чудес, правда?

Он вынужден был согласиться.

— Говорят, мол, у человечества есть определенная цель. Так вот демоны и занимаются тем, что направляют цивилизацию в нужное русло, чтобы развивалась в необходимом направлении.

— Как пастухи, — поежился Том.

— Да, как пастухи, но… не очень хорошее предположение. Неуютно чувствовать себя в качестве коров или овец.

— Или свиней, которых потом сбросят с обрыва в море.

— Ну, Том, не будь таким мрачным.

— Откуда ты все это знаешь?

— Курс психологии у нас преподавал очень интересный профессор. Его звали Карл Рапик… Да, именно так! Вот он-то и пугал нас своими сказками про демонов.

— Ты меня с ним познакомишь?

— Тебе это очень надо?

— Очень.

— Хорошо. — Она вернула карточку. — Он будет счастлив видеть эту фотографию. У меня где-то были его адрес и телефон…

Таня встала, чтобы достать с багажной полки свою сумочку, как вдруг из-под ее юбки, извиваясь кольцами, выпал зеленоватый, влажно блестящий, длинный хвост. Он гулко ударился о пол салона и стал покачиваться из стороны в сторону. У Тома от ужаса перехватило дыхание, и он не мог отвести глаз от этого чудовищного и невозможного зрелища. Он не мог в это поверить! Хвост тем временем изогнулся и ударил по соседнему сиденью, соскользнул с него и упал на ноги Тома, который лишь сдавленно вскрикнул перед тем, как потерять сознание…

Он пришел в себя от едкого и сильного запаха аммиака. Вокруг стояли охранники. У всех был озабоченный вид. Татьяна только что сделала ему укол и упаковывала шприц.

— Том! Ты нас всех напугал, — проговорила она, когда заметила, что он пришел в себя. Ее лоб был покрыт испариной, лкак от тяжелой работы.

— Что случилось? — обеспокоено спросила она. — Ты так страшно закричал!

— Мне показалось…

Он пошевелил ногами, еще ощущая на них вес какого-то продолговатого предмета, быстро нагнулся и схватил его с тем жестоким злорадством, с которым хотят доказать свою очевидную и неоспоримую правоту, но злость быстро сменилась разочарованием: в его руке был вялый, неживой и плоский ремень безопасности, который упал с кресла Татьяны… Со вздохом облегчения он бросил его на кресло и сразу уснул, усыпленный инъекцией снотворного. Девушка села рядом, взяла за руку и нежно ее гладила, иногда целуя его в серо-бледные, но постепенно розовеющие лоб и щеки. Ее глаза смотрели на него с лаской и любовью.

За иллюминатором медленно проплывали клубы облаков.

Когда у нее еще раз вывалился хвост, она не стала прятать его под одежду, а лишь оттолкнула ногой к борту, где он мерно стал покачивать стреловидным концом.

Она [10] О на — женское имя в Японии, читается с ударением на первый слог. проснулась раньше него. Вошла в его спальню, наряженная в мягкое и нежное на ощупь зеленое кимоно. По костюму волнующим узором были нарисованы тонкие ветви сакуры, пушистые от облепившего их цвета. Жаль, что нельзя было носить этот наряд чаще — соседки, замужние матроны, могли строго осудить за столь невиданное вызывающее безрассудство. Она усмехнулась своим мыслям, присаживаясь на пол подле спящего мужа: да, они бы поняли ее неправильно, скованные вековыми правилами обычая, который гласил, что кимоно цвета зрелой зелени, расписанное цветущими ветками японской вишни, женщине разрешено надевать лишь в двух случаях: при сладком таинстве зачатия и при адских муках родов. Это был костюм Рождения, который приличествовало надевать только тогда, когда женщина хотела или собиралась стать матерью. Она же всегда хотела иметь детей. Не было ни единой минуты в ее жизни, когда бы она не мечтала о ребенке. Она прекрасно знала обычаи, и даже, пожалуй, много лучше, чем ее суровые соседки. Ее отец на острове Кикай, таком миниатюрном, что можно было в хорошую погоду с одного берега увидеть все остальное побережье, был судьей. Это был очень важный чин. И Она гордилась ним, может быть даже больше, чем сам родитель. Отец не только разбирал редкие тяжбы малочисленного населения острова, собирал обязательный налог, но и следил за тем, чтобы все обычаи строго соблюдались. Нет, он не обязывал никого. Каждый был волен в выборе: хочешь — живи новым Законом, желаешь — принимай старый, но ни тот, ни другой не перекраивай на свой лад! Почти на всех островах Рюккю, в число которых входил и живописный Кикай, обычаи были старыми и верными, не такими как в Токио, переделанными под каждого, перекроенными по толкованию любого. На Рюккю знали, что платье Рождения могла одеть женщина любого возраста. Если его одевала девочка — все видели, что она стала достаточно взрослой, чтобы думать о потомстве, и ее родители спешили наделить ее частью работы по дому и купить дорогую фарфоровую куклу, очень похожую на новорожденного младенца; если же девушка облекала себя в розово-зеленые тона — следовало понимать, что она созрела для того, чтобы стать женой, и не годилось затягивать со свадьбой; если же в этом наряде была жена, или отягощенная бременем — следовало понимать, что первая готова наполнить свое чрево новой жизнью, а вторая — разрешиться от бремени; на первую обращал внимание муж, а ко второй была внимательна повитуха, следившая не хуже судьи за строгим соблюдением обязательных в этом случае правил; если видели женщину суровых лет в кимоно, расшитом, или разрисованном нежными цветами вишни — в этом случае торопились сообщить ее детям, что мать тоскует по ним и желает их видеть. Платье Рождения обязывало божество Охо оберегать женщин от злых богов и духов, которые, как враги Человека, старались изо всех сил, чтобы не продлился род людской. Когда же женщина по неосторожности своей либо вовсе не одевала необходимое в нужных случаях, либо по невнимательности нарушала череду обрядов Рождения, Охо был слеп к такой, и ее преследовало Зло: бесплодие, болезни, нелюбовь мужа, глупость детей, рождение слабоумного, уродливого, или, того хуже, мертвого ребенка…