Стефани Бодин - Садовник

Я подошел поближе, чтобы взглянуть на их лица.

Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это подростки. Я думал, что в «Гавани» живут одни старики. А здесь сидели два мальчика и две девочки моего возраста, а возможно, и младше. Все они были одеты одинаково: в белые футболки с длинными рукавами и красные штаны в белую полоску. Вряд ли они обратили внимание на нашу ссору, даже на телевизор они совершенно не реагировали, сидели, словно в ступоре.

Я помахал рукой под носом у мальчика, который был ближе всех ко мне, — тот даже не шелохнулся. Затем мой взгляд остановился на сидящей рядом с ним девочке, и я замер. Платиновые волосы были подстрижены так коротко, что казалось, она обрита наголо. Огромные карие глаза выделялись на лице по контрасту с волосами, словно девчонка была ненастоящей, а чьим-то портретом. Кожа почти светилась.

У меня закружилась голова, дыхание перехватило. Таких красавиц я никогда в жизни не видел. С некоторыми девчонками я дружил, однако ни с кем не встречался. Разве что с Люси Пирсон — однажды нас с ней выбрали подготовить доклад от девятых классов для вечера встречи с выпускниками школы. Но это не в счет.

Я помахал рукой и перед носом незнакомки. Никакой реакции. Тогда я присел рядом на корточки и оглядел ее от макушки до ног. Выглядела она классно. Как сказал бы Джек, просто супер. Ноги в шлепанцах, ногти накрашены розовым лаком.

— Это я сделала.

От звука маминого голоса я вздрогнул и поднялся:

— Что?

Мама указала на ее ноги:

— Я накрасила.

— Кто они? — спросил я. — Что с ними произошло?

В руках у мамы был планшет и манжетка для измерения давления.

— Черепно-мозговые травмы.

Я оглянулся на пациентов:

— Они хоть когда-нибудь шевелятся?

Мама помотала головой:

— Ни разу не видела.

Довольно странно. Четыре подростка, с виду здоровые, просто сидят, и все.

Мама надела манжетку одному из мальчиков:

— Травмы головы могут нанести серьезный ущерб. Особенно молодому организму… — Она посмотрела на мой шрам: — Порой со шрамами бывает куда легче справиться, даром что они заметны.

Я потянулся рукой к лицу, затем присел на стул:

— Почему о них не заботятся родители?

Мама начала сжимать резиновую грушу: пыщщщ, пыщщщ, пыщщщ…

— Заботы им нужно гораздо больше, чем может показаться. К тому же они участвуют в клинических исследованиях.

Подопытные кролики с отключенным мозгом. А я еще думал, что у меня отстойная жизнь.

— Возьми планшет и записывай, — сказала мама.

Я писал под ее диктовку, пока она измеряла у них давление.

— Тебе часто приходится это делать?

— Каждые тридцать минут, — ответила мама, взглянув на часы.

Она казалась совершенно равнодушной. Потом я понял — для нее это повседневная работа.

— Почему ты никогда не рассказывала, за кем ухаживаешь?

— А почему ты не спрашивал?

Подловила меня. Но разве дома престарелых предназначены не для пожилых?

— Просто я думал…

Мама улыбнулась:

— Старики лежат на нижних этажах.

Зазвонил телефон.

— Милый, мне нужно ненадолго подняться на седьмой этаж, — сказала она, положив трубку.

— А кто на седьмом?

— Там пациентов нет, только офисы.

Через двадцать минут мы должны были встретиться с Джеком.

— Когда придешь, поговорим?

Мама вздохнула:

— Мейсон, прошу тебя, сними форму и отправляйся домой. Завтра все обсудим, хорошо?

Теперь, когда до меня начало кое-что доходить, когда я обнаружил, что она скрывает от меня, мне совсем не хотелось ничего откладывать на потом.

— Мы с Джеком встречаемся в девять. Все-таки едем за город. — Я достал ключи от джипа и отдал ей: — Чуть не забыл, машина на стоянке, в дальнем конце.

Она подкинула ключи и поймала:

— Подожди меня. Постараюсь вернуться до твоего ухода.

Я посмотрел на сидящую на диване четверку:

— А что они?

Мама пожала плечами:

— Здесь посидят. — И ушла.

Я взял рюкзак, и из него вывалился футляр с диском. Поймать его на лету мне не удалось. Ударившись о стойку, футляр раскрылся, диск упал и закатился под диван.

Подойдя к дивану, я пощелкал пальцами перед лицом одного из мальчишек, потом помахал рукой:

— Алё!

Он смотрел прямо перед собой, на телевизор.

— Эй, урод!

И глазом не моргнул.

Я сделал вид, что собираюсь ткнуть ему пальцем в лицо.

Реакции не последовало.

Опустившись на четвереньки, я достал из-под дивана диск и стал запихивать его обратно в футляр. Руки дрожали, в голове проносились сегодняшние события. Разговор с Бубой у бара, ссора с мамой, найденное удостоверение «Тро-Дин», подростки в кататоническом ступоре… Слишком много для одного дня. Неудивительно, что у меня тряслись руки. Я знал, что мне сейчас нужно: голос отца поможет прийти в себя.

Взглянув на часы, я вставил диск в DVD-проигрыватель, взял пульт и уселся на пол, прислонившись спиной к дивану рядом со светловолосой девчонкой. Так близко, что чувствовал запах мыла, которым она пользовалась. Или пользовались те, кто мыл ее.

Как только включилась запись, я расслабился. Хотелось просмотреть ее до конца, пока не вернется мама.

Отец дошел до моего любимого места: «…я стану крокусом в тайном саду».

И тут раздался мягкий, но слегка осипший голос:

— Где я?

Я вздрогнул и обернулся.

Красавица смотрела на меня своими потрясающими карими глазами. Проснулась!

«А я, — сказала мама, — стану садовником и тебя отыщу».

Я нажал паузу.

Глаза девочки потускнели.

— Эй! — Я пощелкал пальцами у нее перед носом. Не реагирует.

Я снова включил DVD и посмотрел на нее. Опять ничего. Отец закончил чтение, а она была в ступоре. Я поставил диск с самого начала.

«Тогда, — сказал зайчонок, — я стану крокусом в тайном саду».

— Где я? — вновь произнесла девочка.

На этот раз я успел ответить:

— В «Тихой гавани».

«А я, — сказала мама, — стану садовником и тебя отыщу».

Девочка опять отключилась.

Я чертыхнулся и снова нашел ту же часть.

«Тогда, — сказал зайчонок, — я стану крокусом в тайном саду».

— Где я? — Голос был уже знакомым и не сиплым.

На этот раз, приостановив запись, я стал перед ней на колени.

— В «Тихой гавани», — сказал я, едва дыша, а в голове проносилось: «Умоляю, умоляю, умоляю, только не отключайся, красавица!»

Она вздернула брови. Как же странно было видеть осмысленность на ее лице, которое мгновение назад ровно ничего не выражало. В замешательстве она была еще прекраснее. Посмотрела прямо мне в глаза, затем опустила взгляд, внимательно изучила шрам и вновь стала глядеть в глаза. Прикоснулась рукой к моей левой щеке. Кроме мамы и врачей, никто и никогда не касался моего лица; ее прикосновение было таким теплым и мягким, что по телу пробежала дрожь.