Андрей Петерсон - Бледнее бледного

– А здесь прошло десять лет?

«Похоже, что так», – вздохнула Хода.

– Но ведь так не бывает! – Крутя в руках гребень, сказала Осси.

«Не бывает, – нехотя согласился Страж. – Насколько мне известно, в таких масштабах время не затормозить, не замедлить и не изменить…»

Она замолчала, не сводя своих глаз с Осси.

«И, тем не менее… – Хода снова умолкла. – А у тебя есть какие-нибудь мысли?»

– Мысли? – Осси усмехнулась. – Мысли есть. Точнее – предположение. Даже не предположение, а почти что уже уверенность.

«И какая?»

– Я думаю, что ты права. Права и в том, что на кладбище мы были всего – ничего, и в том, что тут уже с десяток лет, как нет ни единой души…

«Это – очевидно и неоспоримо, – перебила ее Хода. – Только как это, по-твоему, друг с другом вяжется?»

– Как вяжется? – Осси перестала крутить гребень и засунула его поглубже в рюкзак. – Мне кажется… То есть я почти уверена, что давно уже, а точнее – как раз тот самый десяток лет назад тут и произошло то, о чем ты мне рассказывала на кладбище – про кольцо, про силу, про разупокоение… Кладбище разупокоилось не сегодня. И не вчера. Оно разупокоилось в тот день, когда они похоронили некромансера. Может, месяца на два-три позже. И нет там никакой ошибки на камне. Так и было это – десять лет назад. А то что мы с тобой видели сегодня… Это – эхо. Эхо тех событий и финальный аккорд в нашу честь. А может, – отклик на Слезу, про которую мы с тобой ничего не знаем. Отклик и попытка до нее дотянуться…

Интесса вздохнула.

– Да что угодно, это может быть, но, скорее всего это действительно связано со Слезой. Так или иначе… А что касается деревни… – Осси поерзала, устраиваясь поудобнее. – Так, с тех самых пор – то есть уж десять лет как нет тут никакой деревни. Нет ни ее обитателей, ни чернявого хозяина, ни мужиков, ни старосты. Нет мальчика Харлана и кота того на крыльце тоже нет. А есть здесь только брошенные дома, запустение и голодное неосвященное кладбище, на котором эти идиоты закопали тогда кольцо с кошачьим черепом. А все что мы с тобой тут видели и в чем участвовали, все это – было наваждение.

«Наваждение?»

– Да. Наваждение, морок, внушенная реальность – как хочешь. Не было вчера ничего. Мы вошли с тобой в пустую, мертвую деревню, и все что мы пережили тут со вчерашнего вечера, и до нашего прихода на кладбище было всего лишь видением и галлюцинацией…

«Я бы почувствовала…»

– Не обязательно. Могла и не почувствовать. Наваждение такой силы и такого масштаба просто накрыло нас с тобой, захлестнув все чувства и подчинив себе все наши мысли. Так, что не вини себя…

«Ты хочешь сказать, что ты и ванну вчера не принимала, и не завтракала сегодня и с мужиками не говорила?» – Хода никак не могла поверить в такое объяснение.

– Не принимала, не завтракала и не говорила. Не было ничего этого. Пришли, переночевали в пустом заброшенном доме, будучи уверенными, что все услуги включены в стоимость и сполна оплачены – причем денег у нас, как я только что убедилась, нисколько не убавилось, – а потом собрались и пошли на кладбище, куда нас собственно наваждение и вело.

«Зачем?»

– Хороший вопрос – зачем… Затем, я думаю, – что источником всего этого было одно симпатичное колечко, которое очень зачем-то хотело, чтобы мы его выкопали и поскорее оттуда забрали.

На этот раз Осси замолчала надолго. Хода тоже молчала, переваривая все услышанное и пытаясь найти какой-нибудь изъян в логической цепочке, только что выстроенной леди Кай.

Наконец она сдалась:

«Да, твоя теория вроде бы все объясняет. Может так оно и было… Но…»

– Я уверена, что так и было, – не дала договорить ей Осси. – Попробуй вспомнить хоть одно лицо – у меня лично ничего не получается… Имена помню, картинку всю в целом – тоже, а как пытаюсь вспомнить детали – лица, одежду, приметы там какие-нибудь – ничего не получается…

Хода попробовала и вскоре признала, что с деталями и лицами у нее тоже не очень…

– Вот видишь. Так, что все это было лишь плодом воображения. И, к моему большому сожалению, воображения не нашего.

«Ты думаешь это кольцо?»

– Думаю – да. И чтобы выяснить это наверняка, и понять заодно, что за штуку такую я таскаю теперь на своем пальце, нам надо будет прогуляться до дома, где жил хозяин этого кошачьего черепа. Может там хоть что-нибудь прояснится…

«Ага, прояснится, – усмехнулась Хода. – Или совсем уже до конца запутается».

– Может и запутается. Но мы так и так туда заглянуть собирались…

«Да? – Удивилась Хода. – Что-то я этого не помню. Пропустила это как-то, знаешь ли…»

– Ничего, – успокоила Осси. – Для этого у тебя есть я! Чтобы напоминать и направлять, так сказать.

«Ну, давай, – согласился Страж. – Направляй. Тем более что ночевать тут мне как-то не особо хочется, а скоро уже темнеть будет, и лучше бы нам, раз уж мы куда-то собрались, выходить поскорее… Если ты, конечно, больше ничего тут не забыла и тебя тут ничего не держит».

– Не держит, – сказала Осси и поднялась с кровати. – Совсем ничего не держит. Пошли.

На улице, тем временем, произошли некоторые перемены.

То есть декорации-то не изменились – все осталось, как и было на своих местах – ничего не пропало и ничего, соответственно, не добавилось, а вот персонаж новый на заброшенной и порядком запущенной сцене появился. Впрочем, строго говоря, новым его можно было назвать, лишь сильно покривив душой и скрестив при этом пальцы в кармане. Почти прямо напротив двери на некотором удалении от трактира сидел, обернувшись своим огромным хвостом, давешний знакомый леди Кай в шипастом ошейнике.

Впрочем, только по ошейнику его и можно было опознать, потому как от роскошного котяры невероятных размеров, каким он явился перед леди Осси утром этого дня, к вечеру остался один лишь скелет. Невероятных же размеров.

Причем, как показалось самой леди Кай, скелет этот позволил себе несколько видоизмениться. Во всяком случае, клыки у него удлинись весьма и весьма, как будто после смерти кота вся сила ушла в их рост, хотя еще и при жизни они достигали размеров весьма внушительных. Теперь же они больше напоминали небольшого размера кинжалы, а сам скелет сильно походил на скелет саблезубой кошки Мейла-кун, виденный однажды леди Кай на одной старинной и сильно выцветшей гравюре.

Скелет этот был потрепан жизнью, по всему видать, изрядно – во всяком случае, два последних ребра с левой стороны были обломаны где-то посередине и теперь топорщились рваными краями, а в голове – то есть черепе этого милого создания – зияла внушительных размеров дыра. Но, похоже, все это нисколько его не беспокоило и ни капельки не смущало, потому, как вид у него был самый решительный и свирепый.