Ядвига Войцеховская - По ту сторону стаи

Время от времени кто-нибудь брал и открывал своё поместье, снимая опёку владетеля: конечно, куда как интереснее было слиться с местным дворянством. Балы, охота, смешанные браки, плодящие полукровок, взращённых не в сообществе себе подобных, а в окружении людей. А следом за этим неизбежно революции, войны, народные восстания, просто идиотские смуты. И виной всему - чёртовы полукровки, не воспитанные, как должно. У них напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения, заставивший их хотя бы не распускать свои поганые языки. Поместья горели, как костры, оставляя после себя чёрные руины, где нельзя было найти и трупов тех, кто ещё вчера гордо выезжал в сопровождении сонма слуг и псовой охоты. Надменных заносчивых глупцов, из-за скуки поплатившихся собственной жизнью. Трусов, не способных драться и убивать, из опасения предстать перед Кругом - за убийство всего-то кучки никчёмных людишек, напуганного деревенского сброда, которые сильны только тогда, когда их много.

Всё это было пройдено сотни раз - да только большинство, верно, были нерадивыми учениками, которых следовало бы учить уму-разуму палкой - до тех пор, пока не осталось бы ни одного, кто не усвоил урока: стоит людям узнать про нас и заподозрить неладное - и одно тянет за собой другое, как снежный ком, катящийся с горы. Сначала просто косые взгляды, потом в соседней деревне дохнет корова, а затем ещё одна или две - и можете считать, что костёр и в приложение к нему озверевшая толпа с дрекольем вам обеспечены. Плюс масса незабываемых впечатлений, только, к сожалению, последних на этом свете. Природа людей такова, что они боятся всего, чего не понимают. Байки о Благом Дворе, Дикой Охоте Неблагого, о ведьмах и дроу хорошо рассказывать ночью под одеялом, зная, что это всего только выдумка. Стоит появиться человеку, немного отличному от других - и страх затмевает всё. А потом он рождает ненависть. Не знаю, как они умудрились открыть электричество - и научились не кидаться с топором наперевес на паровозы и машины...

Долгая будет нынче ночь, Близзард. За стеклом раскачивается от ветра простой жестяной фонарь, а где-то в вышине выглядывает в разрывы туч луна. Начинают болеть рёбра, по которым прошёлся тяжёлый сапог, и по-прежнему остаётся пять проклятых часов до рассвета, а я слишком устала, чтобы спать... И всё ещё не так устала, чтобы спать... Иногда мне кажется, что я никогда не устану - и никогда не высплюсь. Хорошая память - странная штука. И благо, и проклятье...

...Солнце лиловое-лиловое, словно поникший цветок вереска у меня в руке. Я сорвала его просто так - чтоб не заплакать, - когда сидела и пыталась высушить волосы и платье. Мимо солнца быстро бегут тучи и они похожи то на растрёпанную русалку, то на кормилицу в чепце, то на шмеля над лепестками шиповника. Эти тучи совсем не такие, как облака над горами, сквозь которые прорываются столбы синего света и падают вниз, будто сделанные из твёрдой воды. Сейчас облака чёрные, словно уголь в камине - с самого раннего утра. Мне не следовало уходить так далеко от дома, нет, не следовало.

...Гроза подкрадывается внезапно, откуда-то из-за грабовых верхушек, и - вот досада - не проходит и минуты, как я уже мокрая, будто упала в реку, и даже на ресницах дрожат капли. Странно: и вереск, и дождь, а теперь и мои волосы тоже пахнут сегодня так, словно растопили камин. Хочется заплакать, но нельзя - плакать недостойно. И предательские капли на ресницах - это всего только дождь, правда? Как маленькая. Дедушка тоже может подумать, что я маленькая, а это совсем не так, ведь мне почти десять.

В конце еловой аллеи уже виднеется имение. Тени от деревьев подсказывают мне, что день перевалил далеко за середину, и я непременно опоздаю к обеду.

Дедушка в гостиной, и тишина такая, что мне становится страшно. Не слышно даже звона обеденной посуды.

- Простите, дедушка, - тихо говорю я. На каминных часах четверть третьего, и никакое чудо не избавит меня от наказания.

Взгляд мой останавливается на дедушкиных руках: пальцы сжались на рукояти трости так крепко, что, того и гляди, она переломится пополам. Дедушка почему-то не смотрит в мою сторону, и это ещё хуже, чем если бы он бранил меня. Хотя это недостойно - предпочесть наказанию низкую брань.

- Курва мац, - вдруг говорит дедушка сквозь зубы и пристукивает тростью. Быть может, он не слышал, как я вошла? Я пугаюсь и так сжимаю цветок в кулаке, что он превращается в бесформенный тёплый комочек, так что уж и не разберёшь, что это было. И тут же слышу, как он продолжает: - Зофья.

Пани Зофья живёт на севере, за горами. Я видела её всего один раз, а жаль - она такая красавица. Когда я буду совсем взрослой, у меня непременно будет точно такое же платье, и такая же милая маленькая шляпка, и элегантные башмачки с пуговками, обтянутыми шёлком. Однако, как чудно, что дедушка назвал её этими словами. Он никогда не позволяет себе таких слов, даже если очень рассержен. Я слышала их совсем недавно - от мальчишки, который ловил саламандр в грабовом лесу за вересковой пустошью. Там жуть до чего много деревьев, коричнево-серых, высоких, как гора, так что и верхушек не видать, а на земле целое море листьев, в которые проваливаешься, будто в сугроб. Саламандры - чёрные с ярко-оранжевыми крапинками, похожие на головешки - неподвижно сидят на камнях. Греются на солнце. А подойдёшь чуть ближе - они ныряют куда-то в прошлогодние листья, и только их и видели. Мальчишка сказал, что они могут жить в огне, а, значит, о них легко обжечься. "Ты кто?" - спросил он. "Я оттуда, - ответила я. - Из-за леса". Тогда он обозвал меня лгуньей и сказал, что "там" никто не живёт, одни привидения. И тут ударил гром.

- Сегодня Зофья. Кто завтра? Что, Ядзя? - спрашивает внезапно дедушка. - Ах, да: четверть третьего... От дождя у тебя вьются волосы. Ступай, дитя, не сейчас, - продолжает он и бросает взгляд на солнце, мимо которого летят чёрные клочья.

Сердце начинает биться где-то в горле; я прихожу в детскую и тихонько сажусь на краешек кровати. Мне страшно шевельнуться и нарушить тишину неосторожным звуком. Я уже понимаю, что случилось что-то страшное. Оно пахнет мятой, чабрецом и полынью сверкающего летнего дня - с запахом горящего камина, и от этого в животе становится холодно, будто я проглотила кусок льда. Но вокруг никого, даже кормилицы нет - верно, ей велено оставаться на кухне, и она сидит там и так же, как и я, прислушивается к каждому шороху. Вдруг мне кажется, что я слышу её голос - она спрашивает кого-то: "Пан хочет...?" - но последние слова тонут в звенящей тишине.

К вечеру, когда фиолетовое солнце остывает и проваливается за деревья парка, я узнаю, что усадьба пани Зофьи сгорела дотла. Может быть, пани Зофья принесла домой саламандру? Мне тут же вспоминается тёмный грабинник, саламандры, похожие на головешки, и снова становится страшно. Один раз зимой у нас тоже мог случиться пожар: из горящего камина выстрелил уголёк - да и упал чуть дальше квадрата, обитого жестью, прямо на ковёр. После там осталась крошечная дырочка с обгоревшими краями. А ещё я видела в лесу обугленное дерево - молния расколола его на две части...

Читать дальше