Стивен Кинг - Худей!

Дети. В кабине старого грузовика сидели дети и глядели на него темными, карими глазами, почти черными. «Худей!» — сказал старик и несмотря на то, что его палец оброс мозолями, его прикосновение было любовной лаской. «Номера Делавара, — неожиданно вспомнил Халлек. — Его развалюха имела номера Делавара. И наклейка на бампере… что-то вроде…» Вилли вспомнил, как он впервые увидел цыган, в тот день когда они только прибыли в Фэрвью.

Вдоль окраины общественного луга Фэрвью припарковали они свои машины, и стайка их малышей сразу же бросилась играть в траве. Цыганки вышли и остановились, наблюдая за ними и разговаривая между собой. Они были цветасто разодеты, но не в те пестрые тряпки, которые обычно ассоциируются с голливудской версией цыган. Женщины носили летние платья, короткие брючки, молодые девушки — джинсы. Цыгане выглядели оживленными, смышлеными и немного опасными.

Молодой парень выпрыгнул из микроавтобуса и стал жонглировать булавами. «Каждому нужно во что-то верить» — гласила надпись на его тенниске. «Сейчас я верю, что скоро выпью пива». Дети Фэрвью побежали к нему, словно их тянуло магнитом, возбужденно попискивая. Под тенниской парня перекатывались мускулы, а на груди подпрыгивало огромное распятие. Мамаши Фэрвью, подхватив детишек, потащили их прочь. Остальные оказались не так уж проворны. Дети старше подступили к подросткам цыганятам, которые прекратили игру.

«Горожане, — говорили их глаза, — мы видим везде детей городов; везде, куда нас приводят дороги. Мы знаем ваши глаза и прически. Мы видели, как скобки на ваших зубах поблескивают на солнце… Но мы не знаем, где будем завтра и где останетесь вы. Разве не надоедают вам одни и те же лица и те же самые места? Нам кажется, что надоедают. Нам кажется, из-за этого вы нас и ненавидите».

Вилли, Хейди и Линда Халлеки тоже оказались там в тот день, за два дня до того, как Вилли сбил машиной, убил старую цыганку, менее чем в четверти мили отсюда. Халлеки пообедали на воздухе и сидели в ожидании веселого представления. Многие из пришедших на луг остались тут как раз по этой причине, о чем, конечно, знали и цыгане.

Линда поднялась, почистила руками свою попку, затянутую в Левис и, словно во сне, направилась к парню, жонглирующему булавами.

— Линда, останься! — нервно сказала Хейди. Ее рука потянулась к вороту свитера, и она стала теребить его, как часто делала, когда была расстроена. Халлек был уверен, что она даже не замечает этого.

— Почему, мам? Это же праздник… Мне так кажется.

— Это же цыгане, — возразила Хейди. — Держись от них подальше. Они все помешанные.

Линда задумчиво посмотрела на мать, потом на отца. Вилли пожал плечами.

Улыбающаяся молодая девушка почти призрачной красоты легко соскочила с подножки автофургона, держа в руках мольберт. Она установила его. Халлек подумал: «Сейчас она продемонстрирует плохие пейзажи или портреты Президента Кеннеди». Но вместо рисунка она поставила на мольберт мишень. Кто-то из фургона бросил ей рогатку.

— Джина! — крикнул парень с булавами. Он широко улыбнулся, и оказалось, что у него не хватает нескольких передних зубов. Линда резко села. Ее понятие мужской красоты сформировало кабельное телевидение. В данный момент вся привлекательность молодого цыгана оказалась подпорченной. Хейди перестала теребить ворот свитера.

Девушка перебросила рогатку парню. Он уронил одну из булав и вместо нее стал жонглировать рогаткой. Халлек вспомнил свои прежние мысли: «Это, должно быть, почти невозможно». Парень перебросил рогатку несколько раз, а потом бросил ее девушке обратно и умудрился как-то поднять упавшую булаву, одновременно подбрасывая и остальные. Послышались первые жидкие аплодисменты. Некоторые из горожан улыбались, Вилли в их числе, но большинство глядело на цыган с опаской.

Девушка отошла от мишени на мольберте, вынула из нагрудного кармана несколько стальных шариков от подшипника и быстро выстрелила в мишень три раза подряд. Плоп, плоп, плоп. Все три прямо в яблочко. Вскоре ее уже окружили мальчишки (там даже оказалось несколько девочек). Подростки просили дать им попробовать. Джина выстроила их в очередь, организовав все быстро и деловито, как в яслях. Два подростка примерно одного с Линдой возраста вынырнули из прицепного вагончика и стали подбирать в траве использованные боеприпасы. Они были похожи на две горошины из одного стручка — очевидно, близнецы. Один носил золотой обруч — сережку в левом ухе, его брат — в правом. «Как их различает мать?» — подумал Вилли.

Никто ничего не продавал. Достаточно осторожно, вполне очевидно, никто ничем не торговал. Тем не менее вскоре появилась полицейская машина, из которой вышли два полицейских. Один из них был Хопли, шеф полиции, почти привлекательной грубости мужчина лет сорока. Оживление стихло. Некоторые мамаши воспользовались передышкой, чтобы вырвать из плена своих очаровательных детишек и оттащить их подальше. Некоторые из старших запротестовали, а несколько более младших, как заметил Халлек, расплакались.

Хопли заговорил с жонглером (его булавы, весело раскрашенные в красные и синие линии, сейчас лежали в траве у его ног) и с цыганом постарше. Тот цыган, что постарше, что-то сказал полицейскому. Хопли покачал головой. Потом заговорил и начал жестикулировать жонглер. Он подходил ближе и ближе к патрульному, сопровождавшему Хопли. Эта сцена что-то напоминала Халлеку. Через мгновение он понял, что именно. Это напоминало бейсбол, когда игроки спорят с судьей. Старший в комбинезоне потянул жонглера за рукав, оттаскивая его. Впечатления еще усилились: менеджер старается удержать молодых спортсменов от предупреждения… Парень снова заговорил. Хопли опять покачал головой. Парень стал кричать, но ветер дул не в ту сторону, и Вилли слышал только звуки, а не слова.

— Что там происходит, мам? — спросила Линда, откровенно завороженная.

— Ничего особенного, дорогая, — ответила Хейди и сразу нашла себе занятие, упаковывая вещи. — Ты не хочешь перекусить?

— Нет, спасибо. Что происходит, папочка?

Мгновение на кончике его языка трепетала фраза: «Ты наблюдаешь классическую сцену. Она называется „Изгнание Нежелательных“.» Но Хейди пристально смотрела на него, ее рот был сжат, и она явно давала понять, что сейчас не время для неуместного легкомыслия.

— Ничего особенного, — сказал он, — небольшое разногласие.

По правде «ничего особенного» и было правдой. Не спускались с привязи собаки, никаких размахиваний дубинками, ни «черных марий», подъезжавших к опушке. Почти театральным жестом возмущения жонглер сбросил руку старшего товарища и снова принялся жонглировать. Однако злость подгадила его рефлексы, и теперь это оказалось жалкое представление. Две булавы упали на землю почти одновременно. Одна ударила его по ноге, а кто-то из ребятишек засмеялся.