Рейчел Кейн - Город призраков

Она, наконец, перестала его целовать и положила свою голову на его грудь.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за то, что помнишь.

— Да без проблем, — сказал он. Его голос звучал довольным. — Но ты можешь не благодарить меня за бургеры и картошку фри. Не думаю, что закусочная Дэна поработала сегодня хорошо.

— Что угодно, — сказала она. — Пока ты здесь.

— Клер. — Он слегка отодвинул ее и приподнял ее подбородок. Он выглядел усталым, и взволнованным, и она подумала, что он, в глубине души, так же взбешен, как и она. — Не забывай меня, хорошо?

— Я не забуду, — пообещала она. — Я не думаю, что когда-либо смогу. Даже не… даже если…

Он обнял ее, и им действительно не нужно было заканчивать этот разговор. Так было… лучше. В конце концов, он сказал:

— Бургеры остывают, — и Клер отпустила его и пошла в кухню, чтобы захватить все необходимые напитки для ужина. И да, бургеры были очень большими, и картошка немного остыла, но она смаковала каждый укус. Это был вкус нормальной жизни, и она нуждалась в каждом кусочке, которого она могла получить. Позже они все убрали, и Шейн решил, что лучше он помоет посуду, поскольку была очередь Евы, а она, так или иначе, не собиралась помнить, даже если бы она каким-то чудом нашла дорогу сюда. И это также ощущалось правильным.

Казалось, что контролируешь ситуацию, по крайней мере на кухне.

Клер позвонила маме, которая рассказывала об обследованиях, которые проходил ее папа, и как они планировали операцию, чтобы установить клапан в его сердце, и насколько он поправился, действительно, учитывая все обстоятельства. Клер говорила совсем немного, потому что боялась, что лишь начнет истерически плакать, если заговорит. Мама, казалось, не заметила — папа был в центре ее внимания, конечно же. И это было хорошо. Последнее, что ее мама сказала ей:

— Я очень люблю тебя, милая. Береги себя. И позвони мне завтра.

— Обязательно, — прошептала Клер. — Тоже тебя люблю, мам.

Она повесила трубку прежде, чем ее голос задрожал, и увидела, что Шейн наблюдает за ней со своего рода теплым пониманием на лице.

— Это было тяжело, да? — он спросил, и обнял ее. — Твой папа в порядке?

— Лучше, чем они ожидали, — сказала Клер, и глубоко вздохнула. — В отличие от нас, я полагаю.

— Эй, еще рано нас списывать.

— Я не списываю, — сказала Клер. — Но это плохо, Шейн. Мне кажется, словно мы действительно одни на сей раз. Только мы вдвоем.

Он ближе прижал ее.

— Не всё так ужасно. Завтра мы во всем разберемся, хорошо? Прямо сейчас ты слишком слаба, и выходить в темноте отнюдь не превосходный план. Мы будем бороться с монстрами утром.

Телестанция Морганвилля показывала повторы шоу трехлетней давности. Шейн включил фильм, и они поговорили немного о… хорошо, ни о чем в действительности, и поцеловались, и остались вместе пока, наконец, не осталось ничего, кроме как лечь спать.

Шейн проводил ее до двери ее спальни, и прежде, чем он мог сказать что-нибудь, она сказала:

— Останься, хорошо? Я хочу, чтобы ты был со мной. — Он лишь кивнул, и она увидела облегчение на его лице. Он, так или иначе, собирался об этом спросить.

Они разделись — в основном — в тишине, и скользнули под одеяла, чтобы прижаться друг к другу. Клер была слишком взволнована и напугана, чтобы желать чего-либо еще, и она думала, что он чувствовал то же самое — это было больше, чем просто держаться за комфорт прямо сейчас. И это было хорошо. Это было действительно хорошо.

— Я не знаю, что мне делать завтра, — сказала Клер, наконец, в темноту.

Руки Шейна напряглись вокруг нее, притягивая ее ближе к своей груди.

— Завтра, мы выясним, кто все еще может бороться, проберемся туда, прижмем Мирнина и исправим это, — сказал он. — Обещаю. Мы выполним эту работу.

— Вдвоем.

— Да, вдвоем, и не останется ни одного сумасшедшего с вытаращенными глазами. — Он поцеловал ее в шею, очень нежно. — Все будет хорошо. Спи.

Так она и сделала, в тепле его объятий, мечтая о серебряном дожде.

Клер проснулась вместе с лучами солнца, направленными в ее глаза, снова, и в течение драгоценной, сладкой секунды она просто наслаждалась его теплотой на ее теле, и тем фактом, что Шейн по-прежнему лежал, свернувшись калачиком у нее за спиной, одной тяжелой рукой обнимая ее за талию. Потом, к сожалению, она перевернулась к нему лицом.

— Эй, — сказала она. — Просыпайся, соня, мы проспали.

Шейн пробормотал что-то и попытался натянуть подушку себе на голову. Она убрала ее.

— Давай, вставай, у нас есть дела!

— Отстань, Лисс, — простонал он, и открыл глаза, мигнул, и, наконец, сосредоточился на ней.

И затем он полностью, совершенно взбесился. Он фактически крутился вокруг, запутавшись в одеяле, и, когда он попытался освободиться, упал с кровати на пол. Клер рассмеялась и, склонившись над краем, посмотрела вниз на него.

— Эй, ты… в порядке…?

Слова замерли у нее на губах, потому что он все еще был не в себе. Он извивался в одеяле, схватил его и обернул вокруг тела, поднимаясь на свои босые ноги и отступая назад от кровати.

И от нее.

Он протянул руку, которая не придерживала одеяло, ладонью вперед.

— Так, — сказал он. — Так, думай, Коллинз, думай… да, хорошо, это очень неудобно, и мне действительно жаль, потому что я уверен, что ты действительно… О, блин. Что, черт возьми, я делал? Напился? Должно быть, напился.

— Шейн? — На Клер все еще была простыня, и теперь она натянула ее на себя, внезапно замерзнув и почувствовав себя совершенно беззащитной. — Шейн…

Он все еще пятился, выглядя испуганным и очень сконфуженным.

— Итак, мы, очевидно, были официально представлены в какой-то момент моей безумной пьянки. Мм, привет. Послушай, ты должна забыть об этом, хорошо? Мои родители убьют меня, если… — Он остановился и осмотрел комнату. — О, дерьмо. Это не моя комната, не так ли? Это твоя. Значит, я не появлялся дома всю ночь. Мой отец… — Он зажмурился. — Штаны. Мне нужны штаны. Где мои штаны?

Клер почувствовала, что ее сердце разрывалось. Действительно, несомненно разлеталось на острые, зазубренные, кровавые части. Она хотела кричать, и плакать, и больше всего, она хотела, чтобы этого не происходило. Она не могла заставить себя сказать что-либо, а он полностью игнорировал ее, продолжая озираться. Он нашел свои штаны и футболку, и неловко натянул штаны, прикрываясь одеялом прежде, чем бросить его.

Прежде, чем надеть свою футболку, он обернулся, чтобы посмотреть на нее, и это было больно, больно так сильно — он так смотрел на нее и совсем не знал.

Ее совершенное, ужасающее страдание, должно быть, отразилось на ее лице, потому что его выражение немного смягчилось. Он сделал несколько шагов к кровати и сказал: