Иннокентий Соколов - Бог из глины

Все что писали в книгах — оказалось полной чушью. Каждый раз, читая очередной роман, Надежда презрительно улыбалась, когда взгляд натыкался на неправдоподобные описания любовных схваток — все эти страстные объятия, и вершины наслаждения — похоже было, что авторы книг, писали о том, что никогда не испытывали сами. В ее случае все оказалось намного проще, прозаичнее — быстрое, безрадостное соитие, и довольное сопение мужа, выполнившего свою опостылевшую супружескую обязанность.

Возможно, в чем-то была и ее вина, но Надежда не собиралась копаться в самой себе, отыскивая причины, и перебирая следствия — с нее было достаточно и того, что имелось. Как бы то ни было — ощущать крепкие объятия супруга, уже само по себе было достаточным удовольствием, чтобы портить его приступами самокопания и поисками внутреннего "Я", в конце концов — наверняка другие испытывают все то же самое.

Потом Сергей как-то тихо и незаметно уснул. И пока она размышляла обо всех перипетиях ушедшего дня, ему наверняка снилось что-то нехорошее. Надежда не стала будить его, и поддалась неземному очарованию ночи, и теперь, проснувшись, не обнаружила мужа в постели. Раньше Сергей никогда не вставал среди ночи, возможно приснившееся, было причиной того, что муженек бродил по кухне, шумел посудой, хлопал холодильником, пытаясь придумать, что же перекусить на сон грядущий.

Она отошла от зеркала — тень отражения вздрогнула и уменьшилась, отдаляясь в мерцающее пространство зазеркалья. Надежда молча развернулась, и тихо вышла из комнаты.

Надежда спустилась вниз. Сергей уже допил молоко, и теперь сидел за столом, думая о чем-то своем. Наде не понравилась его улыбка. Она словно блуждала по лицу неприкаянной странницей. Создавалось впечатление, что кто-то влез в тело ее мужа, и теперь примерял улыбку, пробуя различные выражения.

— Привет — Надя пристально всматривалась в лицо мужа.

Сергей рассеянно кивнул в ответ.

— Не спишь? — Надежда нахмурилась.

— Как видишь… — Сергей встал из-за стола, и слегка покачнувшись, прошел мимо. Открыв дверцу холодильника, он некоторое время застыл, повернувшись к жене спиной. Надежда безучастно наблюдала за тем, как Сергей придирчиво изучает содержимое холодильника, словно решая сложное уравнение с множеством неизвестных.

Прежний холодильник, с постоянно гаснущим светом, и выпадающей крышкой морозилки, они оставили в старом доме. Так же как и множество вещей, которым нашлась замена — Сергей решил не загромождать новое жилище разным старьем, поскольку в этом доме и так имелось все необходимое. Несмотря на это, первые недели пребывания здесь, Надежда не находила себе места, бродя словно тень по комнатам, привыкая к новой обстановке. Точно так же в свое время она привыкала жить с мужем в том, прежнем доме.

Ей не нравилось здесь — дом словно давал понять, что она чужая. Несмотря на то, что здесь было намного просторнее, Надя чувствовала себя словно в клетке — дом подсматривал за ней, подслеповато вглядываясь немытыми окнами, хмурясь крупными трещинами в стенах.

(То ли еще будет, крошка!)

А еще ее не оставляло чувство, что с этим домом связано что-то нехорошее, словно он был местом, откуда ведут сотни дорог, и ни одна из них не заканчивалась там где может быть уютно молодой неухоженной толстушке, с помятыми формами, и остатками былого оптимизма.

Держи выше свой любопытный носик, детка, если не хочешь докопаться до чего-то такого, о чем никогда не желала знать. Иногда знание обременяет, и проще накрыться с головой плотным одеялом, чтобы не видеть, не слышать, не обонять того, что находится рядом, стоит только вытянуть руку из-под одеяла, и тогда…

(О, тогда!)

Тогда можно горько пожалеть о том, что была такой любопытной!

Впрочем, у тебя не хватило пороху заглянуть в шкаф, и теперь счет один ноль в твою пользу. Пока…

Сергею надоело пялиться в открытый холодильник, и он с силой захлопнул дверку. Обернулся.

— Что-то есть перехотелось — почему-то виновато пробормотал он. Надежда безразлично пожала плечами.

Он подошел к столу, за которым примостилась жена, и встал, упершись ладонями в потемневшую столешницу. Надя увидела, как на тыльных сторонах его рук вспухли узловатые вены. Сильные руки мужа, когда нужно могли быть мягкими и нежными, но сейчас они напряглись, словно готовые сорваться с места, и окончить движение звучным шлепком где-то в районе ее лица.

(Ничего личного детка, но иногда ты бываешь такой занудой!)

Что-то сумрачное пронеслось по кухне. Словно ветерок пролетел к выходу, заставив по пути всколыхнуться кончики черных штор, обшитых некогда золотистой бахромой.

Сергей тоже почувствовал это. На секунду ему показалось, что стены комнаты поплыли, меняя очертания. Но этого, конечно, не могло быть.

Хотя, это ощущение, когда сквозь тебя что-то проносится, было странно знакомым. Как будто…

(Что?)

Что-то, чему нет названия, или есть, но спрятано где-то в глубине, так далеко, что уже не найти, как бы ни старался…

Сколько Сергей себя помнил, всегда чувствовал какую-то странную темноту. Точнее он не мог выразить словами, но с самого детства остался кусочек памяти, занавешенный темными шторами, такими же, как и те, что скрывали за собой тамбур с тремя дверями.

Словно кто-то забрал часть жизни, оставил сосущую пустоту, похожую на персональную черную дыру, в которой пропадало все, что имело неосторожность приблизиться. Каждый раз, пытаясь покопаться в замшелом детстве, чтобы отобрать особо приглянувшиеся воспоминания, Сергей натыкался на непроходимую преграду. Не то чтобы он не помнил, что происходило с ним в те далекие деньки, пропитанные запахом лимонных долек желе, просто кое-что из этого казалось заключенным в непроницаемую оболочку, и любые попытки заканчивались звенящей головной болью.

И то, что скрыто, волновало не меньше чем все те приятные и не очень воспоминания, которыми забита голова Сергея — терять что-либо было не в его правилах. Но черная дыра оставалась все той же доброй старой черной дырой и можно было прижимать ладони к вискам, сидя на диване, покачиваясь в такт мыслям, что словно волны разбиваются о препятствия, разбрызгиваясь миллионами капель, и холодеть от осознания того, что есть что-то в твоей голове совершенно недоступное для тебя, и как бы ты не старался, это надежно упрятано в твоих свихнувшихся извилинах, и достать его нет никакой возможности.

Иногда, впрочем память подбрасывала отдельные кусочки, которые при желании можно было собрать в одну цельную картину, вот только то, что получалось, заставляло забросить всякие попытки поковыряться в прошлом, пускай оно и было тем самым, взаправдашним.