Иннокентий Соколов - Бог из глины

Из-за штор выбивалась полоска света, и тот же миг, как он окинул коридор взглядом, она показалась лишней в этом мире темных стен и холодных полов. Мир сдвинулся, пусть не намного, на самую малость, даже меньше — Сергей сумел ощутить его движение. Звуки стали другими, и время изменило ход — секунды стали похожи на капли воды, срывающиеся из неплотно закрытого крана — они вытягивались вниз, чтобы сорваться на пол, издавая противный хлюпающий стон. И запахи — они навалились отовсюду. Сергей с шумом втянул воздух ноздрями.

Запахи!

Десятки, сотни…

Пахла перегретая штукатурка в зале, библиотечные шторы истончали благородный аромат, пропитавшись пылью из прочитанных кем-то книг, и даже из конца коридора, откуда-то снизу тянуло подвалом, — то ли сырой глиной, то ли просто плесенью.

От запахов хотелось сойти с ума, и бесноваться, разнося к чертям унылое великолепие убранства коридора — разбить старое зеркало, что исказило отражение, превратив в какое-то немыслимое существо из кошмара, сорвать шторы, растоптать аристократический бархат, превратив их в два куска грязной ткани, ворваться в залу, принеся с собой радость разрушения.

Но вместо этого, Сергей лишь медленно выдохнул и продолжил свой путь.

С каждым шагом, мир сдвигался все дальше, приобретая новое значение. Каждый шаг приносил новое знание об этом мире. И возможно конечная цель, могла придать законченность некоторым мыслям, что метались в голове, не находя выхода в словах, жестах, поступках.

— О-хей… — неожиданно для себя пробормотал он, удивляясь происходящему.

Это оказалось неожиданно приятным — идти вперед, наполняясь странными желаниями, которые присутствовали в нем раньше лишь в виде намека, тени, рассмотреть которую не хватало сообразительности.

Да, малыш — ответ на самом деле все время пред глазами. Просто не у всех хватает смелости обратить на него внимание. Куда проще делать вид, что все идет как надо, и мысли текут в правильном направлении, да и сама жизнь упорядочена и разделена на отдельные пункты, следуя которыми доберешься как раз туда, куда следует.

А потом он замер перед дверью, сердцем ощущая присутствие той, которая так любила осень. Там, на веранде все было пронизано проклятой порой, и Сергей заворчал, не в силах преодолеть грань между зимой и осенью. Осень отпугивала его, не давала окунуться в безмолвие падающих листьев и противных холодных дождей.

Сергей ненавидел осень, и не только за то, что за ней следовала зима, которую он также не любил. Было что-то в этой золотоволосой королеве боли — скорое предчувствие смерти, или быть может осень и была самой смертью, но мир казался совсем другим в это время года, когда медленно блекли краски ушедшего лета, и грязь, и ветер старались на пару, меняя его, делая другим, старя, расчерчивая морщинами. Дряхлый, умирающий мир — Сергей никогда не стремился попасть в него, он сам настигал каждый раз, когда августовская жара сменялась сентябрьской прохладой, и не было возможности сбежать из прошитых фальшивым золотом дней.

И только необходимость преодолеть преграду заставила довершить начатое. Он вошел в комнату, уже теряя обретенное знание, растрачивая образ, прилепленный зимой, становясь самим собой. Словно клочья сна оказались сорваны с плеч, превратившись в скрип половиц под ногами, сосредоточенное сопение и дурное настроение, что оказалось подстать этой холодной веранде.

Надежда забилась в угол, и Сергей нашел ее не сразу. Он скользнул привычным взглядом по замерзшим стеклам, зацепившись на миг за опрокинутый стул (еще стоя за дверью, он услышал стук падающего предмета, но почему-то не придал ему особого значения), и только потом заметил дрожащую супругу. Она закрывала лицо руками, и Сергей на миг ощутил холодную ярость. То чего боялась она, могло оказаться куда значимее для него самого, но он вошел сюда вовсе не для того, чтобы приводить в чувство, о нет — его вела жажда, и утолить ее оказалось не простым делом, жаль, что все изменилось, как только он ощутил мертвое величие осени, переступив через дверной проем.

И вдруг все пропало, остались только он и она в пустой комнате. Все что произошло дальше, было расписано по давно утвержденному сценарию. Они покинули веранду, стараясь, не смотреть друг на друга, ощущая взаимную неловкость.

В спальне зима окончательно взяла свое, и Сергей, повернувшись на бок, понял, что упустил что-то важное, вот только возвращаться к этому, перебирая воспоминания, было лень. Усталость брала свое, и поворочавшись для виду, он заснул сном праведника, отрешившись от всех насущных забот.

А потом было утро, и новый день.

Сейчас все было не так — зима ушла, и весна наконец-то робко заглянула в окно, постучала в окна, просочилась сквозь плотно запертые двери, наполнила двор деловитым птичьим гомоном, и на этом успокоилась.

Сергей оглянулся. Голубятня манила к себе. До нее оставалось всего ничего — пара шагов, сквозь заросли засохшего репейника. От угла дома, и до того места, где остановился Сергей, вела тропинка, которую пришлось протаптывать, продираясь сквозь сорняки. Еще немного, и вот она цель путешествия по собственному огороду.

Добравшись к голубятне, Сергей с опаской потянул на себя железную дверь. Та нехотя подалась, пару раз пронзительно скрипнув заржавевшими петлями, и Сергей шагнул в сырую, холодную темноту.

Голубятня была небольшой. Метра два на два, вполне достаточно, чтобы выпрямиться, и не чувствовать себя в тесноте. Вдоль стен были приделаны полки, на которых разместились десятки одинаковых деревянных ящичков — голубиные квартиры. Когда-то, давным-давно, голубятню наполняло довольное воркование пернатых бестий. Сережка забирался в голубятню, чтобы при скудном свете электрической лампочки, прикрученной к потолку, любоваться голубиной идиллией — нахохлившиеся голубицы потчуют неоперившихся детенышей, а те в свою очередь бестолково суетятся вокруг, пытаясь урвать причитающееся, только мешая мамаше. Напыщенные самцы посматривают карим глазом, раздуваясь толи от важности, толи от гордости за своих чад. Хотя, как говорил сам дед — голубь птица прожорливая и драчливая. Так ли оно было на самом деле, Сережка не брался спорить — тем не менее, высыпая содержимое алюминиевой кастрюльки, он не переставал удивляться скорости, с какой домашняя птица управлялась с зерном.

Потом они сидели у входа на скамье, слушая, как птицы довольно чистят перья, устроившись в своих деревянных гнездах. И почему-то именно тогда, Сережка чувствовал, как душу переполняет странное чувство, словно он обретал нечто ценное, такое, что останется с ним навсегда. И пускай старая голубятня превратилась в развалюху, а от ящичков осталась только деревянная труха на полках, да и сами полки прогнили насквозь, и единственным напоминанием о голубиных хлопотах, остался застарелый птичий помет, даже теперь, стоя внутри, Сергей ощущал, как возвращаются давно забытые мгновения детства.