Тобша Лирнер - Сфинкс

— Скважина уцелела, а у вас в то время хватало своих забот. — Господин Фартайм снова кашлянул.

— Вернусь к концу месяца, — пообещал я. — Не забывайте: нефтеносный слой — это мой проект.

— Виллу оставлю за вами, — кивнул он.

Оттолкнувшись вместе с креслом, египтянин грузно поднялся и снова пожал мне руку.

— Скажите, а что искала ваша жена во время погружения?

Его вопрос настолько не вязался с предыдущим разговором, что мне потребовались усилия, чтобы сохранить хладнокровие. Но я быстро придумал ответ.

— Какую-то редкую рыбу. Помните, как горячо она защищала экологию?

— Еще как помню, — усмехнулся Фартайм.

Вернувшись на виллу, я застал ссору: Ибрагим, бешено размахивая старинным пистолетом, распекал нового охранника и при этом громко и оскорбительно ругался на арабском. За их спинами я заметил разбитое окно кухни. Увидев меня, Ибрагим сразу потух лицом.

— Месье Оливер, скажите этой ленивой собаке, что на посту спать нельзя. Иначе нас всех прикончат в постели. Слава Аллаху, на этот раз с виллы ничего не украли. Но в следующий раз счастье может от нас отвернуться. Пожалуйста, он вас послушает. — Ибрагим подтолкнул меня к сконфуженному охраннику.

Задавая вопросы, я выяснил, что на виллу залезли, пока Ибрагим был в мечети. Охранник в самом деле заснул, но его разбудил звук разбиваемого стекла, и он все-таки сумел прогнать какого-то юнца. Я продолжал расспрашивать, пытаясь выяснить, как тот выглядел. Но охранник ответил, что уже стемнело и лица вора он не разглядел. Но уверен в одном: при нем был пистолет. Следовательно, это был не простой грабитель. Я окинул взглядом высокие ворота, недоумевая, как злоумышленник сумел на них забраться и перемахнуть наверху через острые пики. Окружающие виллу кирпичные стены тоже казались непреодолимыми. В голове мелькнула безумная мысль, что он их просто перелетел. Пугаясь состояния своего рассудка, я ее тут же отбросил. Но ощущение безопасности в этих четырех стенах ушло навсегда. Я понял, что мне надо выбираться из Египта, прежде чем мои преследователи достанут меня или прежде чем я окончательно сойду с ума.

Как только Ибрагим и охранник скрылись в доме, я пошел в сад проверить астрариум. Место, где я его закопал, было нетронутым, почва непотревоженной. Но теперь не могло быть и речи оставить его здесь.

На следующий день я занимался организацией своей поездки в Лондон. Собирал вещи, пытаясь таким образом отвлечь себя от мысли, что придется оставить могилу Изабеллы. Мне невольно казалось, что я покидаю ее саму, но обстоятельства требовали повидать брата. Меня встревожил звонок господину Фартайму и не давала покоя совесть, что я позволяю брату погибать из-за пристрастия к наркотикам. Внезапно мне пришла в голову мысль: может быть, Изабелла не так уж мало рассказала Гарету об астрариуме, когда просила его нарисовать древний механизм. Подойдя к шкафу, я достал спрятанный в глубине полки листок. Пусть брат попытается разгадать шифр. Он всегда блестяще справлялся с головоломками. Я засунул лист поглубже в боковой карман рюкзака.

Вечером я сел на кровать с письмом Изабеллы в руке. Ее четкий почерк, словно потянув за ниточки, вызвал в памяти картины: Изабелла болеет с братом за команду «Карлайл юнайтед», Изабелла делает доклад в Королевском археологическом обществе в Лондоне, Изабелла бешено отплясывает в квартире под музыку «Роллинг стоунз». Я снова перечитал строки:

Оливер, прости меня, я никогда не была до конца с тобой откровенна. Тогда, давно, Ахмос Кафре не только предсказал день моей смерти, но также сообщил, что я могла бы спасти свою жизнь, если бы вовремя нашла астрариум.

Изабелла настолько верила мистику, что написала завещание и отправила письмо Сесилии, — вот до какой степени расходились наши философские и культурные взгляды. Если бы у меня хватило силы воли, пока жена была жива, не бороться против этого несходства и не надеяться, что она когда-нибудь перерастет свои предрассудки, может быть, мне удалось бы ее спасти. Меня захлестнуло тошнотворное чувство вины. Не надо было позволять ей погружаться в тот день. Не надо было приезжать в Египет.

Я вышел на балкон и посмотрел на сад. На гранатовом деревце, которое я посадил над астрариумом, начали распускаться почки. Мне показалось, что я чувствую артефакт через все преграды — ткань, в которую он был завернут, деревянный ящик и фут земли над ним. Но еще возникло ясное ощущение, что он тоже смотрит на меня. Я мотнул головой, будто пытался избавиться от его власти, хотя понимал, что это всего лишь воображение. Но тут же в памяти всплыли слова Гермеса: «Не нужно недооценивать астрариум».

Но как я доставлю его в Англию? Если положить в багаж, можно попасться на таможне, и тогда меня арестуют за попытку нелегально вывезти из страны историческую ценность. Мне не выдержать еще одного допроса. Или взять только страницы с иероглифами, которые дал мне Гермес? Достаточно ли будет Хью Уоллингтону такой информации? Но чем больше я об этом размышлял, тем меньше мне хотелось оставлять астрариум. Я был связан с ним обещанием. Видел в нем частицу Изабеллы, а теперь и себя самого. И еще: если те, кто хочет им овладеть, пошли на убийство Барри, следовательно, лишь вопрос времени, когда они проскочат мимо охраны виллы. Придется брать астрариум с собой.

И тут я вспомнил похвальбу Билла Андерсона.

Я встретился с техасцем в Александрийском спортивном клубе. Некогда престижный загородный клуб, членами которого могли стать только избранные, имел конную беговую дорожку, площадки для крокета и боулинга и поле для гольфа с восемнадцатью лунками. Большая гостиная с деревянными балками в стиле тюдор и охотничьи трофеи напомнили мне английский сельский дом. После происшествия на вилле я регулярно чередовал людные места и путаницу темных переулков, где за человеком невозможно следить незаметно. Под едва слышный на расстоянии стук теннисных мячей мы потягивали на террасе джулеп, любуясь безукоризненно скошенными лужайками и фигурно подстриженными деревьями. В углу сидел величественный пожилой господин в красной феске и с красной гвоздикой в петлице блейзера. Он любезничал с дамами в выцветших, но элегантных платьях и шляпках. Дамам было хорошо к семидесяти. Мы наблюдали, как он целовал ручку одной из них, и та кокетливо улыбалась.

— Кто этот Мафусаил? — удивился Андерсон.

— Это мой друг Фаргалли-паша, бывший хлопковый король и бывший друг настоящих королей, кинозвезд и диктаторов, — объяснил я. — Теперь ему остались одни воспоминания.

— Все мы рано или поздно этим кончаем, — усмехнулся техасец и поднял стакан, приветствуя старика.

Фаргалли-паша улыбнулся и ответил на тост. Андерсон повернулся ко мне.