Тобша Лирнер - Сфинкс

В этот момент я догадался, что происходит. Шел ритуал взвешивания сердца, который постоянно видела во сне Изабелла и о котором упоминала в лекции Амелия. Никаких сомнений. Весы. Каменное возвышение. Теперь я понял, почему меня привел сюда двойник Изабеллы или ее тень. Я стоял словно пригвожденный — меня будто перенесли в кошмар Изабеллы, в саму ее душу.

У весов на колени встал африканец в маске шакала, его мускулистые руки блестели в неверном свете факелов. Он положил на золотую чашу кусок сморщенной плоти. Анубис. За весами разлилась лужа темной жидкости. Рядом с Анубисом стоял человек в маске ибиса со свитком и пером для письма в руках. Это был Тот. Он должен был регистрировать грехи и благие дела умершего, чье сердце сравнивали на весах с весом птичьего пера. Сердце! В ужасе я снова посмотрел на сморщенный предмет на золотой тарелке и в мерцающем свете факелов различил обескровленную плоть. Чье это сердце? Человека? Изабеллы? Кровь оглушительно застучала в ушах, и несколько мгновений я не сомневался, что вот-вот упаду в обморок. Неужели все это происходит на самом деле? Если да, то какова роль молодой женщины, проводившей меня на место странного воспроизведения старинного обряда?

Рядом с Тотом, где перед троном Осириса должен был стоять умерший в ожидании суда, находились четыре канопы с изображением голов сына Гора. Горло беззвучно сжалось от непроизвольного рвотного спазма. Я знал, что канопы использовались для хранения мумифицированных органов умерших. Неужели в этих сосудах внутренности Изабеллы? Яркие краски и вертикальные линии иероглифов указывали на подлинность древних сосудов. Все представление было точно срежиссировано до мельчайших исторических деталей. Оно казалось ослепительно ярким и в то же время мрачным своей непререкаемой властностью, благодаря которой эта цивилизация с ее беспорядочным загробным миром столько веков сохраняла влияние. Цель древнего ритуала и усилия, затраченные на маниакально точное его воспроизведение, вызывали страх. Судя по сосредоточенности участников, они не сомневались в силе древней символики. Эти люди не просто воспроизводили церемонию взвешивания сердца, они ее проживали.

Трон Осириса представлял собой стоявший на возвышении золоченый стул, резьба на его основании изображала змей и шакалов. За спинкой застыли в профиль две фигуры — Исида и ее младшая сестра Нефтида, которые словно ждали, что вот-вот появится правитель подземного царства. На Исиде был искусно сшитый наряд, закрывавший кисти рук, с длинной юбкой. Золотой нагрудник был выгнут в виде женской груди, лицо — разрисованная маска, обрамленная длинным черным париком. В отличие от сестры другая богиня стояла без маски и почти обнаженная. Словно одна из них символизировала фальшь, другая — естество. Нефтиде было на вид лет двадцать. Я вгляделся в ее лицо, стараясь понять, уж не та ли это девушка, которая привела меня в катакомбы. Однако она ничем не напоминала Изабеллу.

Я медленно продвигался вдоль липкой стены, стараясь не наделать шума. Отступать было поздно, но я понимал, что меня ждет, если мое присутствие обнаружат. Кроме страха, я испытывал еще и любопытство. Человек в маске сокола — Гор — тихо затянул песню на неизвестном мне языке. Своей позой и фигурой он отдаленно мне кого-то напоминал. Роль Гора заключалась в том, чтобы ввести усопшего в ритуал. Но усопшего не наблюдалось. Видимо, этот усопший или усопшая пока не явились. К пению присоединились другие участники действа, и их гипнотический, монотонный речитатив, свиваясь, отражаясь от известняковых стен и сливаясь в единую ноту, буравил голову. Я пытался вспомнить точный порядок богов в настенных изображениях этого ритуала. Осирис сидел на троне справа от весов, за его спиной стояла Исида с сестрой. Но здесь Осириса не было, и трон оставался пустым. Гор и Тот находились рядом с весами, на которых взвешивалось сердце. Гор должен был называть грехи усопшего, а Тот их записывать. А что должен делать шакалоголовый Анубис? Я лихорадочно вспоминал, но ничего не приходило в голову. Не хватало еще одного бога, который в настенных изображениях всегда находился внизу композиции. Огромное, напоминающее крокодила существо щелкало зубами на лежавшее на весах сердце. Аммут — кажется, так ее звали. Да, точно, Аммут — пожирательница мертвых; она воплощала в себе все, чего боялись в реальной жизни в Древнем Египте. У нее была голова крокодила, туловище льва и бедра гиппопотама. Аммут должна была съесть сердце того, кого боги признавали виновным, и тем самым лишить его всякой надежды на загробную жизнь. Появится ли Аммут в подземелье? Хотя чудовище имело явно комичный вид, меня оно всегда чем-то тревожило: было нечто первобытно-пугающее в коварной свирепости и челюстях рептилии, которые только и ждали момента, чтобы разорвать грешника.

Вокруг послышалось громкое шуршание. Я метнул взгляд на сцену, но люди в масках остались равнодушными к какофонии. А та становилась все громче и громче, пока из глубины катакомб не хлынул поток, показавшийся сначала вихрем черных лохмотьев. Я в ужасе смотрел на шквал древних существ, летевших темной тучей подобно эмиссарам ада. В последний миг они отвернули, чтобы не столкнуться со стоявшими на возвышении людьми, и в меня ударил поднимаемый тысячами маленьких крыльев ураган. Существа проносились в нескольких дюймах. Летучие мыши. Лавина хлынула ко входу в тоннель. Я вжался в стену, чтобы маленькие злобные летуны не угодили в меня, и в этот момент почувствовал, как кто-то ухватил меня за шею. Я дернулся, но мне выкрутили за спину руки, и в плечо вонзилась игла. Я отпрянул, тщетно пытаясь освободиться, но напавший вывел меня на свет факелов и швырнул на колени. Факелы стали плеваться крохотными метеоритами пламени, и стоящие на возвышении медленно повернули ко мне головы. Мне показалось, что, двигаясь, они становятся выше ростом.

Вперед выступил Гор, его голова сокола была покрыта перьями, глаза-бусинки уставились на меня. Я хотел что-то сказать, но язык будто прирос к гортани, и я с опозданием понял, что меня накачали наркотиками. Но и наркотики не побороли вспышку страха, когда бог-птица спустился с помоста и его огромные шишковатые когти загрохотали по каменному полу. Это не на самом деле, не может быть на самом деле, повторял я себе, а во мне, словно эхо барабана в кошмаре, многократно отражался ужас.

Гор простер надо мной руки, обнажив небольшую татуировку — символ Ба. Стараясь удержать сознание, я стал вспоминать, где недавно видел такую же. У Хью Уоллингтона. Неужели это он под маской? В фигуре того, кто встал теперь передо мной на колени, не было ничего человеческого. Сокол склонил голову набок, открыл клюв и сказал.