Либба Брэй - Великая и ужасная красота

Он протягивает ей тисненую визитную карточку, но мадемуазель Лефарж отказывается ее взять. Ничуть не смутившись, инспектор прячет карточку во внутренний карман.

— Вы, можно не сомневаться, пришли, чтобы попытаться поговорить с каким-то любимым человеком? С братом или рано ушедшим кузеном?

Он забрасывает удочку, но мадемуазель Лефарж не понимает, что его занимает не только ее интерес к оккультному.

— Я здесь для того, чтобы самой увидеть интересный научный опыт, но я и сопровождаю воспитанниц. А теперь, извините, лучше больше не отвлекаться. Сеанс как будто уже начинается?

Несколько мужчин быстро проходят вдоль стен огромного помещения, приглушая свет газовых ламп. Мужчины одеты в черные рубашки с высокими воротниками и подпоясаны темно-красными кушаками. На сцену поднимается интересная женщина в длинном просторном платье цвета лесной листвы. Ее глаза обведены жирными черными линиями, а на голове у нее тюрбан, из которого торчит одно-единственное павлинье перо. Мадам Романофф.

Она закрывает глаза и поднимает руку, как бы пытаясь почувствовать зрителей. Ее рука двигается влево, мадам Романофф открывает глаза и сосредотачивается на грузном мужчине, сидящем во втором ряду.

— Вы, сэр… Духи желают пообщаться с вами. Пожалуйста, подойдите сюда и сядьте рядом со мной, — говорит она с сильным русским акцентом.

Мужчина повинуется и садится на стул рядом с ясновидящей. Мадам Романофф всматривается в хрустальный шар, и внезапно все ее тело как-то странно обмякает. И она начинает говорить с грузным мужчиной:

— У меня есть для вас сообщение с другой стороны…

Мужчина на сцене взволнованно наклоняется вперед.

— Да! Я слушаю! Это от моей сестры, да? Ох, прошу… это ты, Дора?

Голос мадам Романофф вдруг изменяется, звучит очень высоко и нежно, как голос юной девушки.

— Джонни, это ты?

С губ мужчины срывается крик радости и боли.

— Да-да, это я, моя дорогая, дорогая сестра!

— Джонни, ты не должен оплакивать меня! Я здесь очень счастлива, и все мои игрушки со мной!

Мы наблюдаем за происходящим, разинув рты от изумления. На сцене мужчина и его маленькая сестра наслаждаются прочувствованным воссоединением, мужчина заливается слезами и торжественно заявляет о вечной любви к сестре. Я едва могу усидеть на месте. Мне хочется, чтобы все это поскорее кончилось, и я могла бы занять место рядом с медиумом.

Инспектор произносит, наклонившись к нам:

— Блестящее представление. Вот только этот человек, безусловно, ее сообщник.

— Как это? — удивляется Энн.

— Его посадили среди зрителей, чтобы всем показалось, будто он искренний искатель встречи с загробным миром, обычный человек из толпы. Но он всего лишь играет.

— Вы не возражаете, сэр? — сердито произносит мадемуазель Лефарж и принимается энергично обмахиваться программкой.

Инспектор Кент наклоняет голову и откидывается на спинку кресла. Мне он нравится, у него такие широкие ладони и пышные усы… хочется, чтобы мадемуазель Лефарж дала ему хоть небольшой шанс. Но она ужасно предана своему Реджинальду, таинственному жениху, хотя мы ни разу не видели, чтобы он приехал навестить ее.

Выпив стакан воды, мадам Романофф пригласила на сцену еще нескольких человек. Некоторым она задавала вопросы, казавшиеся уж очень общими, но те, кто страдал от какого-то горя, мгновенно начинали рассказывать ей свои истории. Наверное, она их как раз к тому и подталкивала. Мне никогда раньше не приходилось видеть медиума за работой, так что я ничего не могла утверждать наверняка.

Фелисити наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

— Ты готова?

У меня внутри все сжимается.

— Думаю, да.

Мадемуазель Лефарж шикает на нас. Элизабет и Сесили смотрят подозрительно. Мадам Романофф на сцене предлагает выйти еще одному, последнему желающему. Фелисити вскакивает, как подброшенная пружиной, и дергает меня за руку.

— Ох, прошу вас, мадам, — начинает она говорить так, будто готова в любую секунду разрыдаться, хотя на самом деле едва сдерживает смех. — Моя подруга слишком скромна и робка, чтобы самой попросить вас о помощи. Не можете ли вы помочь ей поговорить с ее дорогой, горячо любимой ушедшей матушкой, миссис Сарой Риз-Тоом?

Люди вокруг шепчутся, с удивлением поглядывая на нас. А у меня перехватывает дыхание.

— Вот это ты уж совсем зря, — шиплю я.

— Ты ведь сама хотела этого!

— Девушки, сядьте немедленно!

Мадемуазель Лефарж с силой тянет меня за юбку, пытаясь усадить на место.

Но она зря старается. Просьба Фелисити уже запустила в ход машину мадам Романофф. Двое ее помощников моментально оказываются рядом и ведут меня по проходу к сцене. Я и сама не знаю, то ли мне хочется убить Фелисити, то ли поблагодарить ее. Ведь может оказаться так, что я действительно сумею поговорить со своей матушкой… У меня потеют ладони при мысли о том, что через несколько мгновений я смогу снова услышать матушку — пусть даже и посредством медиума и призрака Сары Риз-Тоом.

Когда я поднимаюсь на маленькую сцену, до меня доносится шорох программок, гул голосов, похожий на комариное жужжание, и разочарованные вздохи тех, чья надежда поговорить с ушедшими родными теперь растаяла, потому что место, на котором могли оказаться они, заняла какая-то рыжеволосая девица с широко раскрытыми и полными надежды зелеными глазами.

Мадам Романофф предлагает мне сесть. На столе перед ней лежат карманные часы с откинутой крышкой; они показывают 9.48. Мадам наклоняется ко мне через стол и берет обеими руками мою кисть.

— Дорогое дитя, я чувствую, что ты очень, очень страдаешь. Мы все должны помочь этой юной леди отыскать ее любимую матушку. Давайте все закроем глаза и сосредоточимся на помощи этой чудесной девушке. Итак, как звали дорогую умершую?

Вирджиния Дойл, Вирджиния Дойл…

У меня сжимается горло, когда я произношу:

— Сара Риз-Тоом.

Мадам Романофф кладет ладонь на хрустальный шар и понижает голос:

— Я взываю к духу Сары Риз-Тоом, возлюбленной матушки. Здесь есть некто, кто хочет поговорить с тобой. Некто, кому необходимо твое присутствие здесь!

Мне кажется, что вот сейчас Сара скажет, чтобы я отстала от нее, оставила ее в покое и перестала притворяться, будто мы знакомы. Но гораздо больше я надеюсь услышать голос мамы, как она посмеется над тем, что я решила в одной просьбе соединить две, и простит мне все, даже эту небольшую попытку обмана.

Мадам Романофф по другую сторону стола мурлычет низко, как будто напевает какой-то псалом.

— Дорогая, это ты? Ох, как же я по тебе соскучилась!

И только теперь я осознаю, что до этого мгновения сдерживала дыхание, ожидая чуда… Сердце отчаянно бьется в груди, и я поневоле откликаюсь: