Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле

Вечер, наполненный странностью и предопределением привели его в римский театр, где в полумраке зала испытав утомление, вдался в безразличное ему сновидение, а уж после решительно под самым потолком прогонял час в окружении интенсивно собирающихся гостей. Поведя головой в сторону, опешил от неожиданности, ибо в третьем ряду сидела ожидавшая Борода, в коричневой фетровой шляпе, напряженно поглаживая свой бежевый саквояж. «Матерь Божья! А что здесь делают любители церковных угодий? Неужто срывают роялти? В каком смысле срывают?». Глаза Бороды двигались со страстью, ударяясь о фигуры только вошедших в зал зрителей, с коими он любезно здоровался, слегка приподнимая себя вместе с зажатым в руках саквояжем. «Ох, эти танцы Матисса!», – подумалось Шуге, от своей минутной дурости он возжелал окликнуть знакомого, но, правильно опомнившись, вернулся на свое зрительское место, приказав: «Глупец, ты что, забылся? Проснись».

Резко погас свет, и все присутствовавшие, наконец, успокоились, захлопав в ожидании представления, а после еще долго провоцировали нескладную тишину – точечно покашливали в сторону сцены. В маленьком зале было довольно зрителей, порядка семисот человек, в основном те, кто был лично знаком с дивой, и все они удивительным образом были мужского пола. Нервное и весьма растолстевшее конферансье во фраке огласило на немецком языке суть сборища, и в ответ обрушилось обоюдное зрительское приветствие.

Полная загадки и пронизывающих жестов на сцене появилась средних лет женщина, одетая явно в секреты силуэта, она мудрено влачилась, неся облако впечатления на собравшихся однообразных гостей. Шуга решительно подчеркнул ее стройное колено, красоту лучевой кости, запястий, кисти рук, длинную лебединую шею, и эффектно спадавшие на ее узкие плечи философски лилового цвета волосы, заставлявшие одновременно задуматься, как о бытие, так и о личностном.

Генриетта Изольдовна Фрюштук курила на сцене, сквозь черный мундштук. Отпускала серьезные шутки низким до пота сексуальным голосом, пела под перебирающие клавиши растолстевшего жаркого конферансье довольно скупо, но с пробирающей силой, в эти минуты ухо Шуги ушло на расстрел без чьей-либо подписи, когда же остальная часть зала завораживающе сострадала своей героине. Он только вымолвит: «О, моя Элла», – и хозяйка ночи зачтет следующее, пробив всех собравшихся сильнейшим взглядом из своей театральной коллекции:

Зритель был явно в долгожданном восторге, когда Генриетта отметила, что все свои творческие вечера не обходятся без поэзии, посвященной родине. Так и лилось из ее холодного, чувствительного рта: «Родина моя, я так люблю тебя… И кем бы я ни была и кем бы ты ни являлась мне, мы по-прежнему жмем… жмем и жмем, друг другу наши гордые руки», – последним словом патриотического стиха стало «потом», молчание зависшей реакции, и шквал радостей обрушился на незаконченную поэтическую мысль.

Когда же Генриетта перешла на тематику своей личной жизни, из зала посыпались инициаторы щекотливых вопросов, она размеренно и хладнокровно отвечала на все уготовленное ими, откровенно рассказывая обо всех своих семи мужьях. Констатируя, что все ее сыновья несносные ревностные дадаисты, впрочем, как и ее мужья, именно поэтому она редко проводит с ними свои легендарные часы поэтического чаепития.

Затем посыпались сплошные приглашения и открытые до наготы благодарности – каждый полон энтузиазма стать частью невероятной ночи. На сцену сюрпризом вынесли большой праздничный торт, от увиденного у Шуги всерьез онемели руки. Это был почти настоящий корпус, тех самых часов, что были подарены ему Андреем много лет тому назад, но самым поразительным было то, что их секундная стрелка невероятным образом двигалась. «Господа! Мой знак прощения!», – с необыкновенной страстью заключила Генриетта изо льда, первой надрезая красоту, сотворенную умелым кондитером. «Кому-то сегодня достанется начало стиха „Picasso!“», – фамилию известного миру художника Госпожа Фрюштук прорычала со страстью.

Почти в считанные секунды торт был разрезан ровно на семьсот кусков, а Генриетта все твердила, глядя на девятку старательных карликов, что были одеты в толковые смокинги: «Скорей, мои верные странники, иначе циферблат покажет нам весьма неудобное время!». Она была подобна дьяволице, неустрашимая и притягательная Генриетта бросала зрителям свою силу, в знак своей природной могущественности. Ее указательный длинный палец обличал ее неудержимую любовь к власти, он был тонким и абсолютно прямым, что подтверждало отсутствие слабостей и сомнений в ее душе. Она украшала себя всего одним кольцом, центральным камнем которого был обсидиан, окруженный черными и белыми бриллиантами огранки бриолет.

Шуга изрядно утомился обществом, захотев аккуратно уйти, он забудет о целях, но ускоряющая обстоятельство фраза разобьет его намеченное действие. «Господа среди нас победитель!», – словно приказывая, заявит Генриетта, вытягивая свой указательный перст, и ее большие зеленые глаза покорят спящее сердце Сахарного. Через мгновение карлики окружат озадаченного Шугу, с чувством любви умоляя спуститься на сцену. «Простите, но я не играю…», – в сомнении оправдывался Сахарный, все верно спускаясь к незнакомке. Генриетта вожделенно пылала, охватывая собой все сценическое пространство, сделанное по типу древнего римского театра. «Вымысел…», – стукнуло в голову Сахарного в тот момент, когда незнакомка прикоснулась к его щеке, затягивая в свой аккуратный жест. «Выбирайте же, мой милый друг», – поторопила Генриетта, глядя на разрезанный торт. Шуга не стал задумываться о порядке вещей и буквально вслепую сделал свою сладкую ставку. «Он прав!», – прорычала Фрюштук, оглашая приговор, и присутствующий однообразный мужской бомонд кинулся в аплодисменты. Все действительно сложилось должным образом, в выбранном наугад куске была найдена крошечная записочка, в которой мельчайшим шрифтом можно было прочесть начало стиха «Picasso». Генриетта сняла кольцо, и сочно всмотревшись в лицо Сахарного, промолвила: «Поцелуйте». Шуга не впал в стеснение, он уверенно захватил ее чувствительный овал лица, подарив хозяйке сахарное и довольно детальное впечатление. Через минуту зрители ринутся к овальному столу, на котором уже дожидались своего аппетитного часа все шестьсот девяносто девять кусочков, а тем временем в небе закончила свой цикл рождения новая планетарная туманность, существенно изменив явление ветра и пыли.