Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле

– Да-да, уже завтра прибудет слепок его третьего зубца…

– Что-то господин Соболь переливается шубкой, предупреждая нас с вами о третьем зубце. Несколько категорично и уверенно. Обвиняйте еще, что дубликат не сделали!

– Хочу заметить, что последнее предложенное Ключом я, к счастью своему, не подписывал… Значит, я вообще ни при чем, – грамотно остерегался господин «Дело».

– Тише! Собаки не пишут, они только в рай попадают, – посмеялся Соболь, и ненавидящая друг друга шестерка разбилась в смехе.

– Господа! – переключил только наглаженный господин «Мажет», теряя удобное место. – Позвольте по существу, возможно ли такое, что Ключ вовсе не похищен, категорично не спрятан, а скорее, убит? – И он с фокусом достает из белеющего рукава накрахмаленный деловой платок, вальяжно отмахивая от себя летящий табачный дым, что тянулся от сигары мутного старика.

– Что заставляет вас, господин Манжет, так рискованно думать? – предотвратило внезапно Дело. – А вот моя версия такова: Ключ престижно спрятался.

– Да это все враки, сплошные враки. Да вы только учуйте! Кто бы желал нашей раздробленности? – заверял Соболь. – Клянусь шубой в жаркий июльский день, нас желают покорить! И это только начало. Беда в дом стучится. Мы должны держать свою верность в кулаке.

– Что-то ваша соболиная верность несколько исчерпывает себя при распределении процентов… Я поддерживаю Дело. Ключ скрылся, дабы возвести перед нами проблему.

– А может все-таки Ключа спрятали, дабы возвести пред нами проблему? – диктовал свое господин Манжет.

– Ну, как можно спрятать Ключа! – лепетал старик, утомленно прикрываясь рукой. – Вы вот на это лучше посмотрите, мистер Крестик последние месяцы все где-то путешествует, говорят, Ватикан навещал, может он где Ключа по дороге встретил, иль того кортеж мимо пронесся? А? Подскажите нам, любезный! – Все присутствовавшие устремились в конец стола, пристально цепляясь в молчаливого мистера Крестика.

– Не нравится мне ваш галстук, мистер Крестик… С таким фасоном и цветом у вас однозначно депрессия. Что за вшивость? Иль англиканство наружу просится? – докучал старик, потирая пережатое браслетом запястье, преднамеренно сдвинув надоевшее ему изделие. – Кажется мне, что во рту твоем вечно сладкая салфетка, и ты ее все сосешь, сосешь.

– Да он свят, господа! Был бы я свет, перекрестился бы, – с любовью ехидничал Соболь.

– Обратите внимание на оттянутые коленки мистера Крестика. Слухи ходят, что по храмам ползает.

– Позвольте, но как?

– Так и ползает, господа, интенсивно ползает! Говорят, что это после того как, наш мистер Крестик обманул еврея, – хриплым приступом кашля разводил господин «Манжет».

– Ну, полно! – приостановил темный старик, – лучше спросите у Федота, как тот Париж навестил.

Фисташковый свет проходил тонким лучом, слабо падая на восточное панно. Под ним же блестела изогнутая кушетка. Все располагалось в скромной библиотечной комнате, где по самому центру за липким от рук столом заседало пять фигур, разностного телосложения, взгляда, позиций, но между ними было то, самое многое, что крепко их связывало. Федот же располагался на яркой кушетке, вытянувшись во все великолепие своего нового атласного костюма. Было воистину смехотворно глядеть на его же сапоги «Аляска».

– Зимняя коллекция, еще в Париже как следует не развилась, а уж на мне… В июльский зной! – констатировал Федот, небрежно почесывая одну из штанин и все более от любви к себе закидывал ноги друг на друга. В наслаждении, глубоко восхищаясь собой, всячески расслаблялся.

– Какая глупость, – стыдливо промолвил Соболь, пряча глаз в потемки своей властолюбивой руки.

– Да, чтобы вы знали, бизнес начинается с хорошего костюма! – уверенно наставил Федот, проверяя на себе качество пиджака.

– Однозначно опоздал. Скольких я знал людей, что так уверенно пророчили. И все же подчеркну, что знал.

Мистер Крестик вздохнул в тишину, ослабевая здоровьем. Последние месяцы он худел по часам, его впалые огромные глаза обернулись чернеющими кругами. Тонкие белые руки не ведали солнца, оттого что стал бояться его, оттого что подолгу носил руки в карманах, опасаясь, отравиться подставленным ему уколом. И вовсе не чистил зубы, воображая, как подмешивают мышьяк в пасту.

В действительности страхи терзали его не напрасно, слишком многое способствовало тому, одно лишь явление самого Сатанинского заставило пересмотреть несчастного свою и без того отвратительную жизнь. Мистер Крестик опирался на слабую руку, воспроизводя сложнейшие воспоминания, едва сглатывая в естестве, трогал шею свою, вдаваясь в недавнее нападение в тот самый момент, когда поблескивали серебристые перышки чешуйки, крутившиеся в более темной стороне библиотеки. «Прелесть» – гласила экспрессивность иероглифов, уходя вместе с ними в очередную звездную ночь.

Звездные ночи уносили мирской караван во мрак торжества. Воздушный ямщик захлебнулся в ярких созвездиях, пульсирует вся поднебесная, теряя свет на плоскости соприкосновений. Смотри глубоко, но ослепнешь. В диковинку фальшивый меценат Леди Скипвис зажала в тонкой руке платок, и ее красный искусственный оттенок щеки словно бардовым обратился. Чудеса? Вряд ли. Эффект долгого просмотра? Нет. Шипит внутренний голос в темноте. Это игра полотна. Мистер Крестик поперхнулся льдом, глядя в приобретенную им подделку. «В стеклянном ящичке остался спирт. Ну-ну, протру мозоль, да и дерну все. Наполни мои коридоры звуком своих шагов», – вдруг так захотелось ему, но в плетеньях корзин не нашлось подходящего фрукта, чтобы угостить ее смирение. И тогда она пришла как Юдифь, с диким мечом в руках, и безжалостно покарала мистера лезвием в шею. «В тот момент я потерял от тебя голову. Поцелуй от меня свой старый носок, тот, что ты штопала под Рождество для камина, тогда я был еще солдатом, очень жаль, что у нас нет детей. Мы бы читали им на ночь Бодлера, приучив к стихотвории, и тогда бы, возможно, мудрость посетила бы их на заре жизни без сожалений. Все та, солидная дама, что не из дешевых, о которой нам только мечтать при всем состоянии дел». Ночь утрировала свой истинный цвет. Глаза мистера Крестика печально глядели в синюю гуашь окна. Начался первый июльский дождь, и тот, кто сидел один на один со своим настроением, внезапно разволновался. Галстук ослаб, он только прикоснулся к нему своей влажной рукой. После себя он всегда оставлял отпечатки пальцев, будь то редкая мебель иль салоны кортежа. «Нервы… Мои изъеденные нервы», – шепталось как-то само собой. Кто-то вставил заветный ключ во входную дверь, и он оцепенел в ожидании чего-то сущего неопределенного.

«Вся вселенная, что во мне обернулась рассерженной фреской. Микеланджело. Вот так глядит страх в самое дно тебя. Некуда деться».