Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Мэр Лазарус не издал ни слова, лишь откинулся на спинку высокого, обитого тёмно-синей парчой кресла с деревянными головами псов на подлокотниках и негромко хлопнул в ладони. Тут же в комнате возникли двое быстрых слуг, молодые мулаты, которые стремительно задёрнули окна плотными тёмными шторами, зажгли на расставленных по просторной комнате подсвечниках покрытые копотью, наполовину использованные свечи, а затем, ни слова не говоря, схватили девушку и стремительно связали ей руки. Дар речи словно покинул Марию — от неожиданности она не могла произнести ни слова. Её подвели к мраморному столбу, что обнаружился в углу, заставили поднять связанные руки и закрепили их бечёвкой к крюку, торчавшему из столба.

Потом они сорвали с неё платье и нижнее бельё.

В следующее мгновение испуганная девушка почувствовала спиной стремительный и болезненный удар хлыстом. Вскрикнув, она обернулась и увидела полуголую девушку с пронзительным взглядом: коварно улыбаясь, та заносила хлыст для очередного удара.

Продолжавший восседать в кресле мэр вдруг громко засмеялся и непонятно чему зааплодировал.

— Птичка в клетке! — крикнул он сиплым, неприятным голосом. — Птичка распрощалась со свободой!

А затем добавил, уже мрачно:

— Покажи ей, что такое ад, дочка…»

В Вешних Ключах концентрация слабоумных на квадратный метр превышает все допустимые пределы. Будем откровенны: Вешние Ключи — страна дураков.

Вот бредёт в магазин Серафима Саровская. На вид ей за пятьдесят, она босая и сосредоточенная. Длинные грязные волосы развеваются на ветру, а выражение её лица — добродушная брезгливость. Несмотря на жару она одета в пальто — на нём отсутствуют пуговицы, оно изъедено молью и разукрашено заплатами: словно от дуновений мороза Серафима нервно кутается в него, запахиваясь плотнее и ежеминутно поднимая измочаленный воротник из искусственного меха. Воротник тут же опускается в исходное положение. Никто не знает или просто уберегает меня от объяснений, почему её прозвали именно так. Впрочем, догадка имеется. Серафима набожна, она то и дело крестится. Местные жестокие шутники могли дать ей прозвище именно за это.

Дойдя до магазина, она заглядывает через дверь внутрь, затем, не переступая порог, отчаянно принюхивается и бросает продавщице, тёте Ирине:

— Так и не привезли хека-то? Э-э-х, коммунисты!

Хека иногда привозят, но Серафима никогда не покупает его.

— Ну давай хлебушка тогда, — произносит она и на цыпочках бежит к прилавку, на ходу доставая из-за пазухи доисторический гуманок.

Иногда вместе с хлебом покупается крупа. Есть ведь надо что-то.

А вот ещё один колоритный дурак, Вася-Ворон. Ему лет шестьдесят или более. И здесь не вполне понятны мотивы, по которым его так поименовали. Гораздо более непонятны, чем в предыдущем случае. Я могла бы предположить, что его могли назвать так за иссиня-чёрный цвет волос или за производное от фамилии Воронов, но жиденькие его волосики скорее отливают ржавчиной, чем чернотой, а фамилия у него какая-то другая, точно не Воронов. Вася-Ворон необычайно приветлив: улыбаясь, он шатается по селу, заговаривая со всеми, кого встретит на пути. Понять его речь чрезвычайно трудно. Практически невозможно. Хоть я из вежливости и позволяла ему поначалу говорить с собой. Увы, смысл его несвязного бормотания от меня ускользал. В довершение всего Вася трясётся мелкой дрожью и производит впечатление человека, который через мгновение рухнет на землю и будет биться в судорогах. Сейчас я просто обхожу его. Недоумевающий Вася-Ворон бежит за мной какое-то время в надежде, что я сменю гнев на милость и побеседую с ним минутку.

Но я непреклонна. Я не желаю погружаться в сознание идиота.

А вот сидит на скамейке у собственного дома дядя Прохор. Непросто догадаться, что у него не всё в порядке с головой. На вид дядя Прохор — обыкновенный мужик под пятьдесят. Он даже работает где-то. Дядя Прохор держит в руке кулёк с семечками и не спеша грызёт их, пытливым взглядом оглядывая улицу, проезжающие по ней изредка машины и проходящих людей. Он кивает землякам в ответ на их приветствия, «Да, нормально, нормально» — отвечает на вопрос о том, как у него дела, смеётся на шутки, хмурится на собственные мысли и многозначительно кивает головой, создавая очень убедительную физиономию заинтересованного и неглупого человека.

Но в один прекрасный момент дядя Прохор с перекошенным лицом и яростным воплем вскакивает со своей скамейки, хватает валяющийся в метре от него дрын — я не говорила, что у него припасён поблизости хороший такой, внушительных размеров дрын? — и начинает носиться с ним по двору, нанося со всей дури удары по одному ему виденным существам. Судя по всему, существа издеваются над бедным Прохором, нагло смеются над ним и обзывают его нецензурными словами. Набегавшийся, уставший, взмыленный дядя Прохор падает прямо в дорожную пыль и, плача, в отчаянии молотит по земле руками.

— Да за что же вы со мной так, за что?! — бросает он в пустоту негодующий вопрос. — Я давно на всё согласился, перестаньте надо мной издеваться!

Многие склонны объяснять столь неадекватное поведение нормального с виду мужика тем, что от Прохора ушла жена (укатила в Ташкент с другим мужчиной), а до этого утонула дочь — но я почему-то склонна не согласиться с этой трактовкой. Слишком она удобна. В слишком выгодном свете выставляет его. Я убеждена, что причинно-следственная связь здесь ровно обратная: жена бросила его именно из-за ненормальности, да и дочь погибла поэтому — не досмотрел он за ней или сознательно бросилась она в воду, не желая терпеть его выходки. Согласитесь, мало кто после подобных жизненных передряг будет хранить у скамейки дрын, а по ночам забирать его с собой в дом. Тут надо, чтобы шарики закатились за ролики.

По улице Нижней, где живёт дядя Прохор, я с недавних пор предпочитаю не ходить. Пусть дорога до библиотеки по ней короче, она как раз на Нижней и располагается, но лучше я сделаю крюк, чем столкнусь с ним лицом к лицу.

И это только самые яркие из местных чудиков. Можно перечислить ещё не меньше дюжины с самыми разнообразными прибамбасами. Алёша тот же… (Улыбаюсь про себя).

Плохой генофонд — вот всему объяснение. Селу пятьсот с лишним лет и все друг другу родственники. Перекос пошёл от неразбавленной крови. Не исключено, что и меня чаша сия не миновала. Начну вот в один прекрасный момент за призраками с ножом гоняться.

Но пока-то я совершенно нормальная, не так ли?

— Как? — искренне недоумевала я. — У вас нет ничего из Шопенгауэра?

Библиотекарша, звать её Людмилой Тарасовной, вместо того, чтобы признаться в упущении и прилюдно покаяться, предпочитала идти в наступление.