Владимир Венгловский - А зомби здесь тихие (сборник)

– Немного простудилась в Осло.

Проклиная свое опоздание, он выругался про себя.

Пока они шли к припаркованной машине, Томас дважды намеренно отстал, завозившись с ее сумкой, – исподтишка разглядывал Камиллу. Если в одежде появилось что-то новое, значит, она продала картину. Такая у них была игра. Как художница, она любила символы, хотела, чтобы он разгадывал всякие сложные метафоры. Нет, никаких изменений он не заметил. Когда она уезжала, на ней было это синее кашемировое пальто ниже колен, расширенное от талии, с черным лакированным пояском, та же сумочка через плечо, черные брючки, обувь на платформе. Какая смешная мода этой осенью – все носят коровьи копыта…

– Господин Хансен, у меня спина дымится от ваших взглядов, – сказала Камилла. Он чувствовал, что она улыбается.

– До сих пор не понимаю, как я сумел подцепить такую красотку…

– Я тоже, профессор. Выбор у вас был огромный.

С недавних пор он остерегался шутить на эту тему и перевел разговор на ее поездку. Но и Камилле не хотелось вспоминать, у нее, похоже, совсем разболелась голова, она спросила про работу. Все хорошо, ответил он, просто отлично, три успешных, м-м, реанимации за эту неделю. И быстро взглянул на нее, пока засовывал сумку в багажник. Ему не до споров. Если честно, он не хотел сейчас ни о чем не думать, не говорить. Ни о чем, кроме секса. В конце концов, они не виделись больше недели.

Они сели в машину.

– Я скучал по тебе, – с намеком сказал он, поворачивая ключ.

Машина завелась, неожиданно громко заиграло радио, страстно заныли скрипки. «Бесаме, бесаме мучо… Целуй меня, целуй меня крепче…» Камилла болезненно поморщилась, Томас убавил звук.

– Три случая? Ты с ума сошел, Томас. Это пахнет тюрьмой. Применение неразрешенного… даже непроверенного препарата. Если ты не остановишься…

Он перебил:

– Это пахнет «нобелевкой», и я не остановлюсь.

– Я не сомневаюсь, что ты ее достоин, но ты должен объявить о своем открытии. Чем скорее, тем лучше.

– Я должен все хорошо проверить, убедиться в стойкости эффекта. И, если хочешь, мое открытие выстрадано, я слишком много над ним работал, чтобы кому-то подарить.

Формально Томас был прав, но у Камиллы заныло в груди. Он тянул с объявлением об открытии. Что-то тут было не так.

– Берг делал намеки? Предлагал сотрудничество? – спросила она. Леон Берг был руководителем проекта, в котором работал Томас. – Он что-то понял?!

– Пока речь идет о комбинированном способе реанимации…

– Комбинированном?

– Я рассказывал об этом у Джобина, когда мы праздновали защиту его докторской, – сдерживая внезапно нахлынувшее раздражение, сказал Томас. – Ты там была.

Томас затронул больную тему. Камилла замолчала. Джобин славный парень, талантливый, такой же, как Томас, и подруга у него замечательная, оба умеют радоваться жизни и красиво отдыхать. Но разговоры врачей, само собой, крутятся вокруг непонятных ей тем. На вечеринках Камилла нередко чувствовала себя не в своей тарелке. Художница, жена ученого…

Стемнело. Над шестисотметровой глыбой горы Ульрикен, еще покрытой снегом, синел светящийся шпиль телебашни. Гора призраком нависала над городом. Она вроде бы совсем рядом, у подножия жилые кварталы, ярко освещенные улицы, и в то же время существует отдельно, невидимая в темноте. Днем на нее можно подняться по канатной дороге или узким тропинкам, которые и тропинками не назовешь, а ночью она неприступна…

«Может быть, в этот час поздний ты, осмелев, наконец поцелуешь меня…» – неслось из динамиков. Пролетев местный рай – Парадиз, автомобиль зашелестел шинами по узким дорогам другого фешенебельного района, Хупа. Здесь они жили уже несколько лет в домике покойной бабушки Томаса. Из гостиной открывался тот самый, неповторимый, знаменитый по туристическим проспектам вид на фьорд и Мраморные острова. Триста лет назад на островах пытались добывать мрамор. Подробности предприятия канули в Лету, но красивое название осталось.

– Значит, ты все-таки продала картину? – сказал Томас, чтобы сгладить резкость своих слов и разрядить затянувшееся молчание.

– Как ты узнал? – устало спросила Камилла.

– Новые духи.

Она кивнула. Томас надавил на газ, он любил погонять по старой пустынной дороге, обсаженной вязами. «Зима пройдет, и весна промелькнет… и весна промелькнет. Увянут все цветы, снегом их земетет…» Всякий раз, въезжая в эту аллею, Камилла представляла себе человека, который весь мир покорил песней девушки, бегущей на лыжах, – здесь неподалеку было его поместье. Вот и сейчас ей на мгновение представилось, будто мимо пронеслась конная коляска…

Головная боль изводила ее, хотелось побыстрее добраться до сумерек спальни и провалиться в исцеляющий сон. «Ты слишком быстро едешь, Томас, убавь скорость», – собралась сказать Камилла, но из динамиков неслось пронзительное: «И ты ко мне вернешься – мне сердце говорит… мне сердце говорит…», она заслушалась. Букет сполз с колен под ноги, Камилла хотела поднять, но мешал ремень безопасности.

Она взглянула на Томаса – на его лице застыло то блаженство, какое всегда давала ему быстрая езда. Дорога была залита мягким лунным светом, прорезанным лучами фар. «Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить… тобой лишь буду жить…» Камилла быстро отстегнула ремень. В тот же миг завизжали тормоза, машину сильно тряхнуло. Камилла почувствовала удар в лицо и потеряла сознание.

…Очнулась она от резкого запаха нашатыря и обнаружила, что лежит в своем кресле, откинутом до горизонтального положения. Томас стоял снаружи. Дверца в салон была открыта, свежий воздух дул ей в голову, а Томас, склонившись над ней, держал ее за руку и считал пульс.

– Что случилось? – кое-как выговорила Камилла.

– Подушка безопасности сработала. Я уже убрал. Ну зачем ты отстегнулась?!

Она хотела сказать: «А зачем ты так гнал?», но на глаза набежали слезы, она всхлипнула.

– Ну, прости меня, прости, дорогая, – виновато забормотал он. – Как ты себя чувствуешь?

– Нос болит… и очень холодно…

– Сейчас дверь закрою, и будет нормально. Возможно, у тебя легкое сотрясение мозга, но давление и пульс в норме, это уже хорошо. В принципе, ничего страшного.

– Сколько я была в обмороке?

– Недолго. С минуту. Тебя не тошнит?

– Нет… Но что такое, Томас? Авария?

Он сказал с досадой:

– Какой-то зверь перебежал дорогу, одна фара разбита. Пойду посмотрю. Если живой, нужно оказать ему помощь. Ты полежи, я быстро.

Он ушел. Она слышала, как он ходит туда-сюда по дороге и недовольно бормочет, видимо, ищет сбитого зверя, потом все смолкло. Когда Томас закрыл дверцу и свет в салоне погас, на Камиллу напал ее всегдашний первобытный страх перед темнотой, перед ночным одиночеством. Тоска, тоска… Было невыносимо оставаться во мраке, она села на сиденье, открыла дверцу и осторожно выбралась наружу. Чувствовала она себя на удивление хорошо, голова не кружилась, прекратилась дрожь, и даже нос больше не болел. Но вот пальто, кажется, было безнадежно испачкано кровью.