Олег Кожин - Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)

Он был молод и вертляв, но умел читать нараспев.

Большего от него и не требовалось.

Крестьяне перетаптывались, и Сурганов с раздражением отметил, что многих обряд не пугает. Он ощутил, что действительно жизнь не меняется – они так же выходили на молебен, так же сходились на 1 мая и 7 ноября. И это было тем проще делать, потому что майские праздники были как бы Пасхой, ноябрьские были Покровом, а Рождество превратилось в новогоднюю пьянку.

«Что я хочу изменить, – лихорадочно думал Сурганов, – кого мне жаль? Они ж меня первого повесят на суку, если прискачет египтянин на бледном коне».

В отдалении, чтобы боги ничего не перепутали, встал поп-расстрига и принялся читать призывную молитву.

В руках у него был сокращенный «Некрономикон». Тонкая книжица в ледериновом переплете – такие были на флоте на каждом корабле. Вообще-то личному составу читать их запрещалось, только корабельным посредникам, но Сурганов как-то воспользовался своей властью и целую ночь читал священную книгу. Он не мог признаться себе в том, что страшно разочаровался.

В книге была какая-то галиматья, куда менее понятная, чем «Материализм и эмпириокритицизм». Правила обращения к древним богам, собрание молитв – но ходили слухи, что это «Некрономикон» не настоящий, а его пересказ для простых людей, чтобы они не смущались умом и сами додумывали величие новой власти.

«Служитель культа», именно «служитель культа», вспомнил Сурганов. Именно так официально назывался новый пономарь. Так же, впрочем, как и при прежней власти.

На горизонте, там, где пашня сходилась с небом, появилось какое-то марево.

Из него выделилась черная точка, которая росла, росла… И вот это уже не точка, а беспорядочная смесь десятков существ, будто сцепившихся в единый ком. Они безостановочно двигались, и если самые мелкие выпадали из этого клубка, то оттуда вытягивался чей-то рот и пожирал выпавшего.

Зрелище завораживало. Даже Сурганов, видевший, как военный флот идет навстречу гигантской многолапой твари, был поражен.

Гигантское колесо на мгновение скрылось в русле сухого ручья, но тут же появилось снова.

Крестьяне стояли с непокрытыми головами. Ветер шевелил растрепанные волосы стариков, дети притихли.

Только мешок на борозде дергался – жертва явно не видела, что происходит вокруг.

И Сурганов пошел вперед.

Сначала никто не понял, что произошло. Крестьяне особенно не вдавались в тонкости нового устава, пономарь всё еще смотрел в книгу. Спохватился только городской уполномоченный, да было уже поздно: Сурганов стоял перед существом иного мира.

Сперва он чувствовал себя глупо – пока он шел по пашне к этой блюющей смерти, ботинки вязли в земле. А упасть на последней, быть может, дороге не хотелось.

Но тут он вспомнил, как много лет назад, еще лейтенантом, пошел просить за своего матроса и двигался по набережной к командующему флотом. Точно, он шел просить за своих – без подобострастия, но признавая силу начальства.

И сейчас в своем латаном флотском кителе он приблизился к божеству.

«Без подобострастия», – еще раз вспомнил он и начал говорить.

Никакого особого способа разговора с начальством он не знал. Он не знал даже, поймут ли его, может ли это существо понимать.

Но прошлое вело его верно, и слова звучали четко: Сурганов говорил о том, что человеческая жертва нерациональна, мир логичен, а мудрость внешней силы в рациональном управлении. Он говорил, и вдруг сам поверил в свои слова, хотя в голову ему лез старый анекдот, который любил рассказывать начхим. В этом анекдоте по лесу ходил медведь со списком зверей на съедение. Звери плакали, но только один заяц пискнул, что несогласен. «Ну, – отвечал медведь, – тогда я тебя вычеркиваю».

И вот с каждым словом он всё больше понимал, что жертвоприношения, камлания и культ придуманы людьми и не имеют к желаниям и нуждам (если у них есть нужды) этих существ никакого отношения. «Мы сами придумали это всё, сообразно нашей дикости и страху, мы сами стали такими и придумали новых богов по образу и подобию своему, и вот сейчас предстоит проверить, так ли это». И вот сейчас, стоя на пашне посреди того, что было когда-то СССР, бывший капитан третьего ранга ждал ответа от булькающего и хлюпающего существа, что по-прежнему шевелилось своими составными частями.

Его оглушила тишина, как когда-то после аварийного погружения. Тогда личный состав в отсеках слушал, как дышит лодка. Теперь бывший капитан третьего ранга слушал, как дышит существо, в воле которого урожай и его, Сурганова, жизнь.

Существо перед ним вдруг выпустило щупальце и пошевелило им мешок с приготовленной жертвой. Мешок опять дернулся.

Потом щупальце перебралось к бывшему капитану и стало ощупывать Сурганова. От ног оно перебралось к кителю, тронуло орден и, наконец, легло на голову. Сурганов ожидал волны смрада и напрягся, чтобы не показать брезгливости. Но от щупальца почти не пахло, Сурганов ощутил только странный кислый дух, которым пахнет пустая бочка из-под кваса.

Щупальце сдвинулось на лоб, и Сурганов закрыл глаза. Он по-прежнему верил в простоту и логичность мира, даже если он управлялся седым стариком на облаках и его каждый год убиваемым сыном. А когда жители облаков были отменены и мир управлялся вождями, он всё равно был логичен. Он должен быть логичен, иначе какой же он тогда капитан.

Когда Сурганов открыл глаза, божество катилось прочь.

Крестьяне смотрели на бывшего капитана как на бога, и Сурганов видел, что у них вот-вот подогнутся колени.

Уполномоченный Мильчин застыл как статуя у своего мотоцикла – от страха он был белый, будто гипсовый.

Учитель разрезал мешок, и оттуда явилась мычащая девочка.

Заплаканная и некрасивая.

«Всё так, как и должно быть, – подумал Сурганов. – Теперь нужно разобраться с трактором, и урожай будет наш».

Я не люблю государственные праздники. Для меня это не более чем часть рутинной работы. Очередной день никчемной, безрадостной жизни. Еще я не люблю «крыс», этих изворотливых услужливых лакеев. Будь моя воля, они давным-давно добывали бы ртуть в норильских рудниках. Говорят, каких-то три десятка лет назад выражение «штабная крыса» было ругательством. Я не помню, так ли это на самом деле, хотя и сам участвовал в необъяснимых и страшных событиях как раз в то время, когда они только-только явились нашему миру. Память всё чаще подводит меня. Подлое время уносит крупицы моих воспоминаний – так недобросовестный жилец прихватывает столовые приборы, покидая свое временное пристанище.

Возраст. Проклятый возраст. Иногда мне кажется, что он здесь не при чем, и я просто не хочу помнить того, что случилось со мной в том далеком августе, неподалеку от Диксона, бывшего тогда еще крохотным поселком, а не одним из крупнейших портов Независимой Сибири. Я стараюсь забыть то лето, навсегда вычеркнув его из жизни. Но эта особенность человеческого разума действует крайне избирательно, стирая только малозначительные события. А удивительное знакомство с одним из самых первых «крыс», память моя, к сожалению, всё еще хранит. Эти воспоминания, такие яркие и свежие, заставляют наполняться слезами мой единственный глаз. В такие минуты я стараюсь думать, что это всего лишь дождь, точно такой же, как сорок лет назад, в излучине безымянной реки, на cевере Красноярского края. Просто дождь. Даже если на небе при этом ни единой тучи.