Наиль Измайлов - Никто не умрет

Сидел я — ну, то есть бегал-прыгал-резал-выжигал — недолго, пару песен. Сперва буянил без особой цели, потом решил испытать, возможно ли в однёху штурмом взять такой здоровенный объект. В жизни невозможно, но тут же игра. Что наша жизнь, подумал я, еще раз прикинул варианты, не обращая внимания на то, что экран стал неудобно узким — очень мешали его пластиковые бока, скрывавшие, кто там набегает с обеих сторон. Да и пофиг. Alğa . [22] Вперед (тат.).

Я проскочил из вспомогательного корпуса, взлетел под крышу и пошел зачеркивать этаж за этажом в таком темпе, что стволы менять не успевал, а очереди грохотали на пять ударов проворнее барабанов, слипшимся мохнатым рокотом. При этом я слышал и видел все, что происходит и готовится. Я не глядя выжигал самые коварные засады. И я дошел бы до первого этажа и очистил бы площадь перед зданием, потеряв максимум процентов тридцать здоровья. Но на втором этаже дернулся всем телом, не добил одного паразита и еле успел спрятаться от ответного огневого шквала. Пламенная стена кипятила экран, злобно шипя в наушниках даже сквозь финальный инструментал, а я, скривившись, соображал, показалось мне или действительно Локиз Нивью, солист Laser Assassins , в последней фразе проныл «Наи-иль!».

Понял, что показалось, и приготовился мощно вернуться — и тут мой герой неловко брякнулся на пол, как сбитая граблями садовая лягушка. Это у меня рука дернулась, оттого что Нивью теперь совершенно четко прошелестел мне в уши «Наи-иль Изма-айлё-ов».

Я сорвал наушники с головы и чуть не зашвырнул подальше, но остановился. Все равно на проводе обратно прилетят, да еще гнездо штекером повредить могут. И вообще — наушники-то тут при чем? При чем, конечно, — пугают, блин, аж руки дрожат. Это что, я впрямь так испугался? Музыки и собственного имени?

Щаз.

Я нахлобучил наушники, закрыл игру, где меня все равно убили, и принялся искать напугавшее место песни, понимая уже, что там просто слова созвучные, типа «Nail is my love» . [23] «Гвоздь (коготь) — моя любовь» (англ.). Песня-то про мрак, который сорвался с цепи, — так что любовь к гвоздю или там когтю вполне логична. А что читается фраза немножко не так, как я услышал, — норвежцы же поют, у них произношение довольно всякое.

Так я себя успокаивал, гоняя туда-сюда последний трек, потом предпоследний, потом следующий. Нигде не было ничего похожего ни на имя мое злосчастное, ни на гвоздик любви. Пришлось найти и прочесать все тексты альбома, который я слушал. Я половину строк вслух проговорил, прикидывая, мог ли мой утомленный мозг вот это сочетание за оклик принять. Не мог, по идее. Но смог же. Могучая кучка заслуженно серого вещества. Завязывать надо с музыками этими.

Я закрыл плеер. Музыка притихла и смолкла. Хотя должна была смолкнуть сразу, как всегда, — а не так, будто одновременно звучала в наушниках и в каком-то внешнем динамике, который вырубился с секундной заминкой.

Я снял наушник, прислушался и огляделся — который раз за день. Если телика не считать, не было у нас динамиков. Колонки от компа в новогодние каникулы сломались, и папа сказал, что новые покупать не будет из жалости к семейному покою и во имя добрососедских отношений.

Я открыл плеер, несколько раз поставил и тормознул ту же композицию, вслушиваясь. Звук доносился из наушников еле-еле, глухой и мятый.

Физичка Александра Митрофановна учила нас доводить всякий опыт до конца.

Я напялил динамики, включил, выждал пол-куплета, нажал «стоп» и сбил левый наушник. И вроде четко услышал гаснущий стон гитары. И вздрогнул, услышав совсем четкий стук. Стучали по батарее. Видимо, недобрые соседи. Обнаглели, времени-то всего — опа. Ну, одиннадцати еще нет. Но эксперимент свернем, и пусть мне Митрофановна трояк ставит — если узнает, естественно. Четверть только начинается, исправлю.

Я отложил наушники, бегло глянув, не сшибаю ли роутер, и крупно вздрогнул. На костяшке большого пальца у меня тускло сверкнул ноготь. Недлинный такой. Подрезанный. Мой, в общем, — но на пару сантиметров выше положенного.

Nail is my love .

Я с ужасом уставился на пальцы. Нормальные, малость ссаженные и распухшие, но с ногтями в положенных местах. Показалось. Уф. Сердце грохотало, что те барабаны. Ладони упали на коленки, и тот же тусклый отблеск мигнул на боевой костяшке левой кисти. Сползает все сильнее, понимаешь. Теперь я не вздрогнул. Утомленно приподнял руку, убедился, что все с ней нормально, и сказал вслух:

— Переутомился. Спать пойду.

И во весь экран компа развернулось окно скайпа. Видеозвонок. «Папаня вызывает». Я заулыбался. Вот ведь человек, даже в больнице нашел возможность в Сеть выйти и меня вызвать. Ну, сейчас поговорим. Я потянулся поправить камеру и чуть не грохнулся вместе с креслом. На экране возник темный квадрат с косыми желто-коричневыми пятнами, совершенно на папу не похожими. Я удержался от падения и от стремительного рывка куда подальше, с трудом напялил наушники и неуверенно позвал:

— Пап. Это ты?

Посмотрел на свою желто-коричневую искривленную рожу с выпученными глазами, помахал рукой перед носом и откинулся на спинку. Можно было посмеяться или поплакать, но сил не было. Комп умудрился включить два скайпа, мой и папин, — и я, стало быть, пытался разговаривать с собой, ну и пугался тоже себя. Как большинство нормальных людей. А еще пальцы топырил — я опытный, я не такой. Пуганая ворона с внезапным хвостом, вот и все.

Я схлопнул папин аккаунт, а свой не получилось — программа подтормаживала. Ладно, я пока наушники уберу.

Монитор что-то коротко показал и спрятал. Оранжевая плашка мигала внизу экрана. Это скайп развернулся и свернулся. Я, понятно, раскрыл окно. В окне была невнятная картинка, даже две — на нижней маленькой я с глупо приоткрытым ртом, на большой, в центре, абстрактная живопись — темный прямоугольник на черном фоне. Я захлопнул пасть и попытался сообразить, что это и откуда.

Видеозвонок это, опять с папиного аккаунта и с нашего же компа, который что-то разрезвился. Рожу мою снимает наша вебка, вот она, сидит верхом на мониторе. А основной кадр идет не с нее. Я не прямоугольный пока, позади меня ничего подобного нет, и вокруг… Я медленно перевел взгляд на экран. Точно. Это наш коридор, который в Дилькину комнату упирается, — вон по бокам, если приглядеться, дверь в ванную и в родительскую…

Дверь в родительскую комнату колыхнулась, выпуская невысокую сутулую тень. Я обмер. Тень покачалась и пошла к Дильке.

Я быстро, так, что в шее хрустнуло и заболело, повернулся лицом к коридору. Никого там не было. Пусто, двери прикрыты, и спрятаться негде — это камера с трудом разбирала детали, а глазам вполне хватало света, падавшего из зала. Какая камера, откуда? Потом.