Эдвина Нун - Наследство Крэгхолда

«Ведьма, ворожея. Ворожба, колдовство», — читал вслух Питер Каулз вялым, монотонным голосом. Усмехнувшись, он раскрыл толстый словарь нормативного языка на странице, обозначенной в указателе: «Американское разговорное слово. Заговор, наговор, злые чары. Глагол ворожить — заниматься колдовством, черной магией. Точка с запятой. Околдовывать, заколдовывать. Существительное ворожея — ведьма, колдунья».

— Послушай, Гай, здесь очень пространная и интересная для тебя интерпретация — четкая, ясная и простая. И ты все время ездишь в забытые богом пустыни, чтобы исследовать такие элементарные вещи, как это? Лучше бы сходил за этим на шабаш ведьм в Центральном парке! Или в пентхаус одного из небоскребов на Мэдисон-авеню.

Гай Вормсби, сидевший в кресле своего двадцать четвертого номера, печально улыбнулся. Комната Питера Каулза под номером девятнадцать располагалась дальше по коридору; Кэтрин Каулз жила в двадцатом номере как раз напротив него, а семнадцатый номер Энн Фэннер находился в самом начале коридора, как раз над первой лестничной площадкой. Все номера располагались в западном крыле дома, а восточное было закрыто из-за небольшого количества постояльцев.

Несколько бокалов бренди из богатого бара в зале — Питеру Каулзу этого было недостаточно. Он напросился проводить Гая в его номер. Они больше не возвращались к инциденту на озере, потому что Питер уже переключился на тему ведьм и прочих суеверий, и Гай покорно его слушал. Он понимал, что Питеру сейчас необходимо выговориться после невинного намека Хильды.

Брошенный мимоходом, он тем не менее больно задел за живое.

Гай Вормсби тоже прекрасно понимал, что серьезной книги Питер Каулз никогда не напишет. Любая литературная форма, превышающая двустишие, четверостишие или сонет, требовала от него огромных жизненных сил и концентрации. Сутью творческого почерка Питера была краткость.

Номер Гая Вормсби был точной копией комнаты Энн и всех остальных в этом доме, разве что в нем было больше мужских принадлежностей. Например, бюро, сделанное из какого-то прочного дерева. В углу комнаты стоял массивный письменный стол, весивший несколько тонн, не меньше. По обеим сторонам створчатого окна до самого пола спускались тяжелые, толстые темно-бордовые шторы. В ясную погоду отсюда открывался великолепный вид на серовато-коричневые Шанокинские горы, расположенные вдали. Но сегодня небо было свинцовым, и такая погода, похоже, собиралась продержаться большую часть недели. Не повезло!

На театральное чтение словаря и раздраженные замечания Гай среагировал мягко:

— Ты меня удивляешь, Питер.

— Я тебя удивляю?

— Да, ты. Я приехал сюда на поиски реальных вещей, ощутимых, материальных вещей: скалы, места, реликвии — того, что смогу увезти с собой. А в чем твое страстное увлечение? Ты — любитель оккультизма, собиратель сведений о колдовстве, человек, принимающий на веру все эти мистификации и мифы. Я думал, что ты будешь только рад сюда приехать. Разве ты не хочешь увидеть Ведьмины пещеры?

— Это нечестно, и ты это понимаешь. Ты прекрасно знаешь, что исторические находки интересуют меня так же, как и тебя.

— Тогда о чем мы спорим?

— А разве мы спорим?

Самодовольно улыбаясь, Питер уже забыл о словаре, который он швырнул на письменный стол. Гай Вормсби пересек комнату и, подойдя к Питеру, снова внимательно посмотрел на него. Несмотря на то что, как ему казалось, он хорошо знал Питера Каулза, иногда его было трудно понять.

— Питер.

Питер ответил лишь невинным взором пытливых глаз, оставаясь при этом сердитым, но вежливым амурчиком.

— Давай поговорим откровенно, а?

— Поговорить откровенно? Что происходит, Гай? Разве между нами когда-нибудь было что-то, кроме правды? Не припомню ни одного случая, когда бы нас разделила ложь и неискренность.

Стиснув зубы, Гай пытался сдержаться. Если он что-то и презирал в Питере Каулзе, так это когда тот изображал из себя жертву. Избалованный богатый сопляк.

— Прекрати, Питер. Не веди себя так, будто я что-то украл у тебя. Ты понимаешь, о чем я говорю. Ты сердишься на меня. В чем дело? Если я что-то не то сказал…

— Нет, ты ничего не сказал, — неожиданно злобно произнес Питер. — Действительно, ничего. Просто я думаю, что ты слишком уж заботишься об этой божьей коровке из Бостона.

— Да, забочусь.

— Заботишься. Я надеялся, что ты проявишь большую заботу о чувствах Кэтти. В конце концов, уже давно мы дружим, и ты, конечно, знаешь о ее чувствах к тебе. А что делаешь ты? Сегодня утром появляется это длинноногое создание, и не проходит и десяти минут, как ты начинаешь вокруг нее вертеться. Ты хочешь, чтобы я плясал от счастья оттого, что ты выставляешь дурой мою сестру? У меня тоже есть чувства, знаешь ли.

Гай Вормсби не мог поверить своим ушам, так же как и узнать прежнего Питера в новом, стоящем теперь у своего кресла и размахивающем руками, как коробейник, — ну просто воплощение оскорбленного брата. Это было бы очень смешно, если бы не выглядело так жалко. Однако очень скоро изумление Гая Вормсби перешло в холодный и совершенно явный гнев, и не успел Питер прекратить свои разглагольствования, как Гай взмахом руки прервал его:

— Ты уже достаточно сказал, парень. Остановись. Я больше не желаю сидеть и слушать это. Понимаешь…

— Ну конечно! — прорычал Питер. — Ты больше не желаешь это слушать! К тому же теперь ты собираешься играть роль детектива. Ты хочешь раскрыть заговор убийц. Ну просто настоящий Шерлок Холмс! И все потому, что упало какое-то дурацкое старое дерево. Будь я проклят, но иногда ты бываешь просто уморительным — ей-богу, Гай!

И тут Гай Вормсби засмеялся, и его безудержное веселье буквально наполнило всю комнату. Для Гая такая реакция была настолько необычной, что Питер Каулз, совершенно ошарашенный и сбитый с толку, не знал, как вести себя дальше. Но обычно веселье бывает заразительным, и этот раз не стал исключением. Помимо собственной воли, несмотря на свои обиды, Питер тоже громко рассмеялся каким-то высоким пронзительным смехом, что вызвало у Гая новый взрыв веселья.

Наконец смех стал затихать, и, когда это произошло, оба они замолчали, глядя друг на друга из противоположных концов комнаты глазами, полными слез. Питер, словно пьяный, плюхнулся на кровать с пологом на четырех столбиках — точно такую же, как у Энн, только для мужчины.

— Ну, ты чуть не уморил меня, парень, — качая головой и продолжая посмеиваться, сказал Гай. — Я думал, ты знаешь меня лучше.

— Я — тебя, да? — переводя дыхание, спросил Питер. — Что ты имеешь в виду?

— Только одно: твою болтовню насчет Кэтти и Энн Фэннер. Оскорбленный брат! Да тебе хоть сейчас прямо на сцену. Теперь я знаю, что тебя действительно беспокоит.