Ли Майерс - BRONZA

– У тебя же есть этот… белобрысый. Почему же ты лезешь с «этим» ко мне? Ненасытная ты скотина…

– Потому что люблю тебя.

– Любишь?! – не поверил Марк. – Тогда оставь меня в покое, – подождав, кивнул головой. – Я так и знал, что ты просто лживый ублюдок…

Оуэн пожал плечами.

– Не думай, что мне нужно это жалкое тело, – заявил он, окинув презрительным взглядом скорчившуюся в углу кровати фигурку.

– И правда, зачем бы мне так думать? Это же не ты разбудил меня посреди ночи и тянешь тут ко мне свои грязные лапы… – горько усмехнулся Марк.

Улыбкой оценив его иронию, Оуэн с ногами забрался на постель. Развязал пояс халата. С трудом проглотив застрявший в горле комок, Марк отвернулся, но от шелеста снимаемой за спиной одежды рот снова наполнился вязкой слюной.

– Марк, нам надо поговорить, – сказал Оуэн, придвигаясь ближе.

– Не надо…

– Ты должен вспомнить.

– Не должен…

– Но тогда ты ничего не узнаешь!

– Обойдусь…

– Но ты нужен мне, Марк!

– Нет, не нужен…

– Я люблю тебя!

– Нет, не любишь…

– Ты принадлежишь мне!

– Не принадлежу…

– Ты все равно будешь моим!

– Не буду…

Этот разговор взрослого с глупым, капризным ребенком, когда один говорит, а другой не слышит, начал раздражать Оуэна.

– Ну, все, хватит! – не выдержав, он схватил Марка за ноги, подтащил к себе. Рванул на нем пижаму и замер, разглядывая беззащитную наготу. – О, как бледно и деликатно… – его голос внезапно охрип, – я хочу прикоснуться к нему губами…

Марк ударил его ногой в грудь. Вложив в удар всю свою ненависть. И бешеная ярость полыхнула багрянцем в глазах Оуэна.

– Больше не пробуй… сломаю… обе! – прорычал он, готовый растерзать мальчишку в клочья. О том, что еще минуту назад собирался соблазнять, было забыто. От грубого рывка веревки лопнули, как гнилые нитки. Стиснув тонкие запястья до боли, он впечатал руки Марка в матрас. Придавил коленом.

– Ты… принадлежишь… мне!

Слишком слабый, чтобы сопротивляться и дальше, Марк дышал часто, с загнанным хрипом. Впалый живот судорожно вздрагивал. Под бледной, с нездоровым оттенком кожей можно было пересчитать все ребра. Худой, в испарине, дрожащий мальчишка – то было жалкое зрелище для любившего все красивое Оуэна, он остановился сам. До того, как глаза Марка расширились от невыразимого ужаса, и он не закричал – захлебнулся криком.

– А-а-а! Зверь! Не подходи-и-и!!

На лице Оуэна отразилась целая гамма чувств. От встревоженной заботливости до осознанного удовлетворения.

– Ты что-то вспомнил? Скажи мне, ну! – потребовал он.

Но Марк не слышал его, да и вряд ли видел. К горлу подступила тошнота, а живот скрутило так, что он едва успел свеситься с кровати. Его громко стошнило. Оуэн поморщился. Хотел помочь подняться, но услышал ненавидящий окрик «не прикасайся ко мне!» и отдернул руки. В глазах, застывая печалью, промелькнуло разочарование. Брат не любил. Он ненавидел.

Скорчившись на постели, Марк обхватил руками голову. Его плечи вздрагивали от сдерживаемых рыданий.

– Зачем ты делаешь это со мной? Пожалуйста, уходи! Не заставляй меня больше ничего вспоминать… Мне так больно и страшно… – попросил он, вздрагивая все сильнее.

Ошеломленный, прислушивался Оуэн к его словам. Неужели брат жалуется ему? Неужели в омертвевшей коросте его ненависти, как проталина в снегу, наконец-то появилась долгожданная брешь? Осторожно, чтобы не спугнуть, погладил худенькие плечи, и Марк сам пришел в его объятия. Со своим горем. За его утешением. Прижался к Оуэну, а тот, не веря, даже обнял его не сразу. А когда обнял, словно бы ждавший именно этого, Марк уткнулся ему в грудь и разрыдался. Горько и отчаянно, как плачут только маленькие, обиженные дети. Потому что на самом деле был всего лишь мальчишкой, у которого ничего не было в этой жизни. Кроме «поцелуя» с машиной, сбившей его. Короткого рандеву со смертью и долгого, мучительного сожительства со своим кошмаром.

Оуэн не мешал ему плакать. Не утешал словами. Просто гладил по вздрагивающей от рыданий спине, гладил спутанные смоляные завитки волос и ждал. Наконец, выплакав все слезы, Марк затих в его объятиях, свернувшись калачиком у него между ног. «Нельзя настаивать. Нужно стать добрым, терпеливым… хотя это и немыслимо для меня…» – думал Оуэн, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести за причиненную боль. Немного подождать, и брат откроется ему, впустит его. Примет. И тогда – Заклятие Преображения! Сила Имару! Отмщение!

Он нехорошо улыбнулся: «Мы выколем тебе глаза! Вырвем когти! Отрубим тебе хвост, а потом… на собственной нефритовой шкуре ты познаешь насилие любви!»

Оуэн огляделся вокруг. О чем это он? Сидит тут, голый… посреди ночи, на смятых простынях. Утешает зареванного мальчишку и мечтает о Царстве? Бережно освободившись от посапывающего во сне брата, встал. Оделся. Перенес переодетого в другую пижаму Марка к себе в спальню. Уложил в свою постель, укрыл одеялом и только после этого отправился за коньяком.

В бледной вуали будущего рассвета фигура Оуэна, сидящего в кресле возле кровати, стала заметней. Без должного почтения к благородному напитку, он пил коньяк прямо из горлышка, задумчиво вглядываясь в лицо спящего. Ему было о чем подумать. След на его груди, оставленный ногой брата и очень похожий на ожог, явно был отдачей охраняющего заклятья. И сторожившая Марка, не пускавшая их друг к другу тварь была такой древней, что он даже не понимал ее сути. Оуэн поморщился. Он злился. Заклятье причинило боль его телу. А он холил и лелеял храм своей души. Его осенило, когда он почти прикончил бутылку. Протянул руку, сжал изрезанное шрамами запястье. Ничего. Сжал сильней. Марк недовольно заворочался во сне. Уловив легкое, еле заметное покалывание в пальцах, Оуэн тихо рассмеялся. Значит, брат не так беззащитен, как показалось сначала. Он рассматривал еле заметный узор, проступивший на руке Марка и напоминавший ему своими линиями фрагмент Заклинающего Круга. Тот исчез, не оставив на коже и следа. «Так вот в чем дело! Ты не забыл приставить сторожа, подонок! Позаботился о мальчике, прежде чем отпустить одного – в лес, к волкам!» – Оуэн понимающе кивнул. Потянувшись до хруста, сладко зевнул и забрался под одеяло. Притянул к себе теплого, сонного Марка, чмокнул в макушку. Теперь он знал, что делать. Если брат не будет сопротивляться, если по доброй воле, то и сторож не проснется.

Утром господин не спустился к завтраку как обычно, и Оливер позволил себе заглянуть в хозяйскую спальню. Тот крепко спал и спал не один. Из-под его руки выглядывала темная макушка с растрепанными кудрями. При виде «узурпатора», занявшего и эту спальню, в лице дворецкого ничего не изменилось. Он аккуратно прикрыл дверь, спустился вниз, прошел на кухню. Перечитав обеденное меню, добавил в него сочный, с кровью, кусок ростбифа для хозяина. Строго (не понимая, как можно с утра пораньше пить эту зеленую гадость) отчитал повара за распитие мятного шартреза. Холодно напомнил садовнику о лопате, ждущей того разгребать снег. Затем спокойно приступил к своим повседневным обязанностям.