Клайв Баркер - Явление тайны

– А я еще нет, – торжествующе возразила Труди.

– Я не устала.

– А что толку торчать здесь? – мрачно спросила Кэролайн. – С таким успехом можно и дома сидеть. Только на солнце обгорим.

Она уже обгорела. На двадцать фунтов тяжелее подруг, рыжая, с вечно сожженной кожей – этого было достаточно, чтобы нагнать уныние. Но Кэролайн, казалось, все эти обстоятельства ничуть не волновали. Вообще она была немножко странной. В прошлом ноябре вся семья Хочкисов попала в автокатастрофу, и полиция нашла Кэролайн на некотором расстоянии от разбитой машины, где она, сидя на земле, спокойно уплетала шоколад «Херши». Лицо ее было перемазано шоколадом и кровью, а когда полицейский попытался прервать ее завтрак, она закричала – или так говорила молва, – что ее насилуют. Только потом обнаружилось, что она сломала с полдюжины ребер.

– Так куда? – повторила Труди. – Куда можно пойти в такую жару.

– Просто погуляем, – предложила Джойс. – Сходим в лес. Может, там попрохладнее, – она взглянула на Арлин. – Пойдешь?

Арлин выдержала паузу в десять секунд и, наконец, согласилась.

– Куда угодно, – сказала она.

Все города, даже самые маленькие, чем-то отличаются друг от друга. Есть города богатые и бедные, белые и черные, строгие и беспутные. Паломо-Гроув, который тогда, в 1971-м, населяло около 1200 человек, не был исключением. Раскинувшийся на склонах холмов, он казался воплощением демократических принципов. В центре, у подножия Рассветного холма (его обычно называли просто Холм) располагались местный городской Центр и публичный сад с муниципальным зданием, вокруг которого на одинаковом расстоянии по сторонам света лежали кварталы – Стиллбрук, Дирделл, Лорелтри и Уиндблаф. Но до полной демократии и здесь было далеко – различия создавались уже самим географическим положением. Уиндблаф, лежащий на юго-западе, считался самым красивым и, соответственно, самым престижным районом. Над ним из листвы поднимаюсь крыши богатых особняков, а чуть пониже этого Олимпа на склоне холма жили те, кому не хватало средств на вершину.

Совсем другим был Дирделл, стоящий на равнине и с двух сторон окруженный редким леском. Здесь дома порядком облупились, и возле них не было бассейнов. Этот район считался прибежищем неудачников; еще в 71-м там жили несколько несостоявшихся гениев из мира искусства, и их сообщество медленно росло. Если где в городе люди всерьез и опасались за свое будущее, так это именно здесь, в Дирделле.

Между этими двумя полюсами лежали Стиллбрук и Лорелтри, отдельные улицы в которых уже залезали на Холм, что автоматически поднимало стоимость и престижность проживания там.

Никто из нашей четверки не жил в Дирделле. Арлин с родителями жила на Эмерсон-стрит – одной из так называемых Полумесячных улиц на склоне Холма. Джойс и Кэролайн – на Стипл-Чейз-драйв в Стиллбруке. Труди – в Лорелтри. Для них само появление в восточной части города, где и они, и их родители почти не показывались, было приключением. А туда, куда они шли теперь – в лес, они и вовсе не заходили.

– Здесь не прохладнее, – констатировала Арлин уже через несколько минут. – Даже хуже.

И она была права. Хотя листва над головой и заслоняла их от солнца, жару это не уменьшало. Вдобавок было душно.

– Сто лет здесь не была, – сообщила Труди, отмахиваясь от мошкары. – С тех пор, как ходила сюда с братом.

– Как он? – спросила Джойс.

– Все еще в госпитале. Он никогда оттуда не выйдет. Все это знают, но молчат. Меня это просто бесит.

Сэм Катц отправился во Вьетнам и через три месяца во время патрулирования напоролся на мину. Двое его товарищей погибли, а его контузило. На встрече раненого героя в городе было много речей о самопожертвовании и патриотизме, много тостов и немало скупых слез. Сам герой сидел с каменным лицом, не отвергая похвал, но и не замечая их, словно навеки оставшись в том дне, когда его молодость разбилась на куски. Через несколько недель он вернулся в госпиталь. Хотя врачи утешали его мать, обещая вылечить Сэма за несколько месяцев, месяцы сменялись годами, а Сэм все не возвращался. Дело было не в физических ранах, а в повреждении мозга. Контузия и ее последствия вызвали у него кататонию.

Все подруги Джойс знали Сэма, хотя его отделяла от них непреодолимая преграда не только пола, но и возраста, а теперь еще и болезнь, как будто сделавшая его совсем уж странным, нечеловеческим существом. Какое-то время они молча шли по жаркому лесу, держась за руки и думая о своем. Труди вспоминала, как они с Сэмом играли в войну, когда ей было семь или восемь, а ему тринадцать – он был хорошим братом и не обижал ее. Через год он вдруг осознал, что девочки – это совсем особые создания, и их игры прекратились. Она жалела об этом, особенно когда видела а мыслях перед собой мальчика, которым он был, и мужчину, которым стал; его прежнюю жизнь и нынешнюю, больше похожую на смерть. Эти мысли причиняли ей боль.

Кэролайн редко горевала, во всяком случае на людях. Вот и сейчас она жалела разве что о том, что не съела второй порции мороженого. Во сне все было по-другому: ей часто снились кошмары, землетрясения, когда Паломо-Гроув рвался, как платье, и исчезал под землей. Отец говорил, что это плата за излишнее любопытство. Кэролайн давно интересовалась землей, на которой жила, и знала, что ее прочность обманчива. Под ногами у них пролегали полости и трещины, которые в любой момент могут достичь поверхности на всем западном побережье, особенно в районе Лос-Анджелеса. Ей казалось, что она поддерживает целостность земли с помощью своего рода симпатической магии: она толстая, потому что земная кора так тонка. Этакое оправдание обжорства.

Арлин искоса посмотрела на толстушку. Мать учила ее, что всегда выгодно водиться с теми, кто не так привлекателен, как ты. Сама Кэйт Фаррел, хоть и не ставшая настоящей звездой, все еще любила окружать себя неряшливыми, толстыми женщинами, на фоне которых выглядела вполне цветущей. Но для Арлин в ее годы это казалось излишним. Она не очень-то любила своих подруг, скорее терпя их, как временное явление, а сегодня это проявилось особенно – они напоминали ей о жизни, от которой она мечтала поскорее избавиться. Сколько можно ждать, сидя перед зеркалом? Скорей бы уехать отсюда. Уехать и стать счастливой.

Джойс одобрила бы эти ее мысли, если бы проникла в них. Но она сейчас думала только об одном – как бы ей поближе познакомиться с Рэнди. Если она начнет расспрашивать о его привычках, Арлин может ее заподозрить и из простого самолюбия отбить Рэнди у Джойс, хотя самой ей он, как она призналась, не нужен. Джойс неплохо разбиралась в людях и знала, что Арлин на это способна. Да и что тут такого? Она видела его три раза, и каждый раз натыкалась на полное безразличие. Разве может она на что-то рассчитывать? Или это все же любовь, которой нет дела до здравого смысла?