Брайан Ламли - Порча

Что касается ее снов…

Задача оказалась не из легких, но терпеливый Джеймисон все-таки вытянул из Джилли кое-что о содержании ее кошмаров. Остальное рассказывала ему Энн, когда они возвращались с ней из Сент-Остелла после занятий. Неудивительно, что самые худшие из кошмаров Джилли были связаны с её бывшим мужем, Джорджем Уайтом. И не с его самоубийством, как ни странно, а с его болезнью, которая прогрессировала все быстрее до самой его смерти.

В частности, Джилли снились лягушки и другие амфибии, а также рыбы… но не создания природы. Герои ее кошмаров словно являлись из другого мира – жуткие мутанты, гибриды человека и каких-то чудищ. Человеком всегда был Джордж Уайт. Его лицо и тело словно бы накладывались на другую анатомию – амфибий или рыб, а чаще всего существ, сочетавших признаки обоих родов… и кого-то еще. Короче говоря, Джилли Уайт снились Глубоководные, и Джордж принадлежал к их числу!

Энн Уайт рассказала старому доктору, как ее мать бормотала всякую ерунду про «огромные влажные глаза, которые не закрываются», про чешую, «шершавую и острую, как напильник», про «кожные складки на шее Джорджа, которые открывались внутрь и пульсировали… будто жабры, особенно если он храпел или задыхался во сне». Но по дороге в город и обратно Энн обсуждала с ним не только кошмары матери. Похоже, девочка решила быть с доктором до конца откровенной.

– Я знаю, вы видели меня перед окном в тот день, когда привезли маме лекарство и долго с ней говорили про Инсмут. Я услышала ваши голоса, встала с кровати, вышла на лестницу и сидела там до самого конца. Сидела тихо-тихо и поэтому разобрала почти все ваши слова.

Джеймисон кивнул:

– Значит, твоя мама сказала что-то такое, о чем бы никогда завела речь при тебе? Скажи, наш разговор не слишком тебя расстроил?

– Ну разве что чуть-чуть, а так-то – нет, – ответила девочка. – Мне известно гораздо больше, чем думает моя мать. Но вот насчет того, что вы рассказали ей – в связи с моим отцом и этими ее снами… мне хотелось бы знать одну вещь… Ей об этом рассказывать необязательно.

– Вот как?

– Да. Вы сказали, что видели больных в Инсмуте «на разных стадиях заболевания». И я подумала…

– И ты подумала, что это за стадии? – поинтересовался доктор и сам же ответил на свой вопрос: – Есть стадии, а есть состояния. Смотря как идет дело с самого начала. В отдельных случаях порча может проявить себя уже вскоре после рождения, а может и дать о себе знать гораздо позже. У некоторых она вообще почти не проявляется внешне… Некоторые появляются на свет уже с уродством.

– Как Джефф?

– Ты права, как он, – кивнул Джеймс. – Все зависит от того, насколько испорчена, так сказать, кровь у родителей. Или по крайней мере хотя бы у одного из них. Или у кого-то из предков.

И тут Энн неожиданно заявила:

– Я знаю, что Джефф мой единокровный брат. Именно поэтому мама ничего и не имеет против нашей дружбы. Она чувствует себя виноватой из-за отца… в смысле, винит себя. И поэтому она думает о Джеффе как о члене нашей семьи. Ну или вроде того…

– А ты? Что ты сама о нем думаешь?

– Считаю ли я его братом, вы хотите сказать? – спросила она и нерешительно покачала головой. – Даже и не знаю. Отчасти – да. То есть мне он не кажется уродом, если вы об этом.

– Нет-нет, мне тоже не кажется? – поспешил заверить ее Джеймисон. – Как врач я привык спокойно воспринимать ненормальности пациентов – я просто не замечаю их.

– Ненормальности? – Энн слегка наклонила голову и с любопытством, если не с вызовом, посмотрела на старика.

– Ну, хорошо, отличия от нормальных людей, – поправился он.

Она вновь взглянула на него, а потом произнесла:

– Хорошо, продолжайте. Расскажите мне об этих… стадиях и состояниях.

– Как уже говорил, одни уже появляются на свет с врожденными уродствами, – продолжил доктор, – а у других они постепенно развиваются в течение всей жизни. А кое-кто и вообще остается совершенно нормальным на вид. Таких людей в Инсмуте сейчас предостаточно. И всегда хватает тех, кто сохраняет подобие человеческой наружности на протяжении почти всей жизни, а меняться начинают лишь в преклонном возрасте. Тогда метаморфозы происходят буквально на глазах. В больнице, где я работал, некоторые из врачей-генетиков – кстати, тоже уроженцы Инсмута – пытались изменить у пациентов кое-какие гены. Они надеялись если не окончательно остановить процесс, то хотя бы замедлить его и тем самым еще на несколько лет подарить людям нормальную человеческую внешность, а значит, и нормальную человеческую жизнь.

– Человеческая наружность, метаморфозы, генетика, – задумчиво кивала Энн. – Послушать ваши объяснения, так это и не болезнь вовсе, а «метаморфоза». Ваши собственные слова! Как если бы куколка превращалась в бабочку или головастик – в лягушку. Вот только вместо головастика… – Неожиданно она нахмурилась и умолкла, задумчиво откинувшись на спинку сиденья. – Все это так сложно… Но мне кажется, ответы найдутся скоро, и я вроде бы уже начинаю понимать…

Она вдруг подалась вперед, и ее ремень безопасности натянулся.

– Ой, мы уже почта дома! – воскликнула она и испытующим взглядом посмотрела на Джеймисона. – Я даже и не заметила, как мы проехали деревню, а у меня еще осталась к вам пара вопросов. Один-два, не больше.

Старый доктор покорно сбросил скорость.

– Ну, давай спрашивай, – подбодрил он девочку.

– Этот культ Дагона… Эзотерический орден все еще существует в Инсмуте? То есть они до сих пор устраивают богослужения? Что, если человек с порченой кровью или уродливой внешностью не захочет оставаться со всеми, если отвергнет их учение и… сбежит из города? Я знаю, мама задала вам почти тот же самый вопрос. Но вы почему-то на него не ответили.

– Думаю… – проговорил Джеймисон, остановив машину перед домом Джилли. – Думаю, этот вероотступник сделал себе только хуже. Если в его внешности начнутся изменения, куда ему податься? Кто ему поможет, как не свои?

В этот момент в дверях показалась Джилли, бледная и растерянная. Однако Энн, выходя из машины, одарила старика проницательным взглядом, и он тотчас понял, что девочка все знает. Она действительно знает гораздо больше, чем предполагает ее мать.

Развязка не заставила себя ждать. Драма разыгралась во вторую неделю мая.

В деревне появилась первая горстка туристов и отдыхающих. Городские жители сняли себе комнаты с завтраком в дешевых пансионах, и теперь каждый день устремлялись на пляж – правда, на всякий случай захватив с собой что-нибудь из теплой одежды.

В объектив бинокля Джеймисона, случалось, попадал и старый Том Фостер со своим подопечным. Чаще всего эти двое словно спорили о чем-то. Джефф все порывался куда-то идти, а приемный папаша ковылял за ним следом, мотая головой и умоляющим жестом показывая в противоположную сторону. И хотя здоровье парня заметно пошатнулось за прошедшую зиму, ему хватало сил упрямо, хоть и спотыкаясь, шагать вперед. Бедняге Фостеру ничего не оставалось, как семенить вслед за ним, задыхаясь от быстрой ходьбы и кляня парня на чем свет стоит. Когда же юноша бывал один, – дергаясь, как диковинное пугало под морским ветром, ворошившим остатки жестких волос на его макушке, – он неизменно устремлял взгляд на неспокойные волны, будто завороженный водными просторами.