Брайан Ламли - Порча

Примерно на полпути к ее дому они услышали сдавленный крик. Кричала Джилли Уайт. Шатаясь, она спускалась с обращенной к океану веранды. Одной рукой она придерживалась за перила, другой указывала то в небо, то на горизонт, то на море, на берег и, наконец, на дочь и Джеймисона. Выражение ее осунувшегося лица быстро менялось – пустоту во взгляде тотчас заполнил неподдельный ужас, а потом ее глаза закатились и застыли, как белые камешки.

Колени у нее подогнулись, и Джилли рухнула на деревянную веранду, где и осталась лежать, корчась в судорогах и что-то невнятно бормоча сквозь пену слюны.

Береговая охрана так и не обнаружила Джеффа, хотя их катер рассекал волны до самого вечера того дня, а затем и весь понедельник, от рассвета и вплоть до наступления темноты. Врач – специалист из Сент-Остелла – надлежащим образом осмотрел Джилли Уайт, после чего в приватной беседе с Джеймисоном – подальше от любопытных ушей Энн – подтвердил диагноз старого доктора. Разумеется, после того, как специалист уехал, Энн задала ему неизбежный вопрос. Джеймисон попросил ее подождать, пока все не успокоится. Раз болезнь зашла так далеко и на данный момент улучшения не предвидится, пусть Джилли хотя бы немного придет в себя в тишине и покое. Лично он останется при больной, и они вместе станут заботиться о ней – Джеймисон подчеркнул, что рассчитывает на помощь Энн – до тех пор, пока не придется что-то решать.

В конечном итоге никакой помощи он так и не получил, хотя, откровенно говоря, не слишком на нее рассчитывал. Энн постоянно проводила время у моря – отмеряла милю за милей вдоль берега, вглядывалась в горизонт и, выбившись из сил, возвращалась домой лишь затем, чтобы поесть или поспать. Так продолжалось четыре дня, пока на пятые сутки в нескольких милях от их дома волны не выбросили на берег разбухшее от воды тело Джеффа.

После этого Энн уснула и проспала целые сутки.

А на следующее утро, в первый по-настоящему теплый день, – проведав мать и увидев, что та спит, хоть и неспокойно, – она отправилась в свою любимую ложбинку, где уже сидел старик, и устроилась рядом с ним.

Он был одет по погоде – в одной рубашке, серых хлопчатобумажных брюках и теннисных туфлях. На коленях у него лежала книга – правда, нераскрытая. Как только девочка подошла к нему, он протянул ей книгу и сказал:

– Вот, нашел ее здесь. Тебе крупно повезло, что на нее никто не набрел и что все эти дни стояла сухая погода.

Энн взяла в руки старинный фолиант и отложила его в сторонку, а потом спросила у Джеймисона:

– Вы читали?

Тот покачал головой:

– Это ведь твоя книга. Вдруг ты в ней что-нибудь написала. Я не люблю вторгаться в чужую жизнь. И не люблю, когда вторгаются в мою.

Энн взяла старика за руку и привалилась к его плечу, как бы давая понять, что они по-прежнему друзья.

– Спасибо за все, что вы сделали для нас, особенно для мамы, – произнесла она. – Я хочу сказать: я так рада, что вы приехали к нам в деревню. Пускай даже вам пришлось приехать, – она бросила хитрый взгляд, – все равно я рада. Вы пробыли у нас всего несколько месяцев, а у меня такое чувство, будто мы с вами знакомы всю жизнь.

– Что ж, для меня это комплимент, – отозвался Джеймисон.

– Думаю, нам можно поговорить, – торопливо добавила Энн. – Мне с самого начала так казалось, с первой встречи. А когда вы вылечили Джеффа… ну, я уже не сомневалась.

– А мы и так разговаривали, – произнес старик. – Не совсем еще откровенно, не забираясь в глубину – до сегодняшнего дня, да? – но разговаривали. Может, все дело в доверии, некоем родстве душ?

– Именно, – кивнула она. – Я знаю, что вам можно доверять секреты. Мне уже давно хотелось это сделать. Я бы с радостью поделилась ими с матерью, но она не стала бы и слушать. И все из-за ее нервов. Она обычно начинала волноваться, трясла головой или просто выходила из комнаты, чтобы ничего не слышать. Даже не уходила, а ковыляла прочь… И с каждым днем становилось все хуже и хуже. Но вы… вы не такой.

Старик улыбнулся:

– Видно, такова моя доля. Если не ошибаюсь, как-то я раз сказал Джилли, что порой воспринимаю себя не как врача, а как исповедника. Что довольно-таки странно, потому что я не католик.

– Кто же вы тогда? – Энн вопросительно наклонила голову. – Я имею в виду, какую религию вы исповедуете? Или вы атеист?

– Что-то в этом роде, – ответил Джеймисон и пожал плечами. – Хотя кое во что я и верю. Только не в традиционного Бога – если ты, конечно, об этом. А ты? Во что веришь ты?

– Я верю в то, о чем рассказывал мне отец, – задумчиво отозвалась Энн. – Что-то из этого было красиво, что-то уродливо, что-то просто удивительно – как самые странные мифы и легенды в самых странных книгах. Да вы наверняка понимаете, о чем я, хотя я сама и не вполне уверена.

С этими словами она взяла книгу и прижала её к груди. На древнем переплете из кожи, блестящей и потемневшей от времени, как старый дуб, стояло всего три буквы затейливым шрифтом: «Э. О. Д.».

– И вот ты сидишь здесь с одной из этих книг. Возможно, самой удивительной. Конечно, заглавие у нее необычное. Твоя мать как-то сказала, что якобы велела тебе сжечь какие-то книги…

Энн посмотрела на тяжелый фолиант.

– Отцовские? – уточнила она. – Вы правы, именно от них она и хотела избавиться. Но у меня рука не поднялась бросить их в огонь. Эта одна из них. Многие я читала и перечитывала, пытаясь в них разобраться. Иногда мне все казалось понятным, иногда – наоборот. Одно я знала точно: эти книги важны, и теперь я знаю почему. – Неожиданно она взяла его руку и сжала повыше локтя. – Может, не будем больше притворяться. Ведь мне известно почти все… Почему бы вам не рассказать мне то немногое, чего я еще не знаю? Клянусь вам: что бы это ни было, я вас не выдам. Да вы и сами это должны понимать.

Старик кивнул и осторожно высвободил руку.

– Думаю, теперь можно. При условии, конечно, что не испугаешься и не убежишь от меня… как твой отец.

– А он был очень напуган? – поинтересовалась Энн. – Никогда не понимала, зачем ему понадобилось красть из музея драгоценности и книги. Потому что, не укради он их, все могло бы быть совсем иначе. Они бы дали ему уйти.

– Скорее всего он рассчитывал продать эти книги, – ответил старик. – Надо же ему было на что-то жить. Ведь твой отец не мог не знать, сколь редки эти книги и какую ценность представляют. Но после того как он бежал из Инсмута, сменил имя и стал немного уверенней в себе, до него, видно, дошло: где бы ни всплыли эти книги, ниточка тотчас потянется и к нему… ведь книги – неопровержимая улика. И потому он решил оставить их себе.

– И при этом начал распродавать украшения?

– Потому что золото – это не то, что книги, – улыбнулся Джеймисон. – Люди нередко воспринимают его как часть себя. Нет, конечно, иногда они все-таки надевают украшения, но обычно берегут их как зеницу ока. Такие вещи обычно не выставляют на полке, чтобы все ими любовались. К тому же твой отец старался не продавать их сразу в больших количествах. Что-то одному, что-то другому, но никогда помногу в одни руки. Возможно, поначалу ему и не хотелось с ними расставаться, однако впоследствии он передумал.