Рэйчел Кейн - Горькая кровь

Боль, ломающая меня изнутри, была гораздо, гораздо хуже.

Она отпустила меня и отступила назад, сузив глаза.

— Твое нежелание мне не нравится, — сказала она. — И я не могу рисковать твоим уходом с моей стороны, даже немного, теперь, не так ли? Не двигайся, Оливер.

Я так и сделал, к моему позору; я оставался очень тихим, глаза были сосредоточены на плавной воде фонтана, которая походила на пролитую на камень слезу. Она поднесла мою руку к губам, укусила и стала пить. Она была настоящей змеей, а яд от ее укуса просачивался в меня; это испортило, разрушило тот крошечный импульс, который мне удалось пробудить. Она облизнула остатки моей крови с губ и улыбнулась.

Побежденный.

А потом она приблизила свои губы к моему уху и сказала:

— Я должна тебе кое-что за ту часть воли, не так ли? Очень хорошо. Я хочу, чтобы ты почувствовал боль. Я хочу, чтобы ты сгорел.

Это началось медленно, ощущение тепла, расходящееся от моих рук, но быстро превратилось в знакомый укус солнечного света, испепеляющий меня… но там, где возраст дал мне защиту от подобной боли, я был беззащитен перед колдовством Наоми. Это ощущалось как у новорожденного вампира, снова, связанного на ярком полуденном свету, кровь кипела и прожигала путь через мою плоть, взрываясь слабым белым пламенем, сдирая мою кожу слоями пепла и обжигая нервы…

Я сжал зубы от боли, а потом тихо заскулил на грани агонии. Позволь мне умереть, просило что-то во мне. Просто позволь мне умереть!

Но это, конечно, не входило в ее планы. Она не причинила мне никакого физического вреда, никакого. Это была только память о пожаре, смысл в этом; моя кровь была прохладной и невредимой, и не было никаких следов на коже.

Я только чувствовал, как если бы был подожженным факелом.

Когда она, наконец, отпустила меня, я упал на руки и колени в мягкую траву, заглатывая внутрь холодный ночной воздух короткими, испуганными вздохами, как если бы я был не больше человека. Я не нуждался в воздухе, но жаждал прохлады; роса в траве ощущалась как бальзам на все мои шипящие нервы, и это было все, что я мог сделать, чтобы помешать себе упасть вниз лицом, обхватив себя руками.

Но я бы не дал ей этого. Нет, пока она этого не потребовала.

Она не сделала этого. Я успокоился и поднялся на ноги, и просил у небес иметь возможность разорвать ее на части, но я знал, что не стоит даже пытаться. И я был вознагражден медленной и спокойной улыбкой. Глаза Наоми продолжали внимательно следить за любой попыткой сопротивления.

— Теперь, — сказала она. — У меня есть работа для тебя. Я хочу, чтобы ты нашел вампира Мирнина и убил его.

Не то чтобы я сам временами не хотел этого сделать, но теперь я ненавидел эту мысль, зная, что это она сподвигла меня на это, а не моя собственная воля.

— Да, миледи, — сказал я. Ответ был автоматическим, но так же мудрым.

— Это мой любимый рыцарь, — сказала она, и ее глаза налились красным. — И неизбежно, тебе придется сделать то же самое с моей сестрой для моей безопасности. Когда мы сделаем это, мы будем править Морганвиллем вместе. Ты можешь заниматься своим видом спорта, где пожелаешь; мне плевать. Это то, чего ты всегда хотел.

— Да, — прошептал я. Нет. Не такой ценой. И не с ней.

Я никогда не ожидал, что в конце концов мы будем уничтожены руками белой девы. Мирнин, быть может, был в состоянии найти способ остановить это. И ее. Вот почему Наоми хотела, чтобы он умер.

И поэтому у меня не было выбора, никакого, но нужно выполнить указание, пока она вообще могла найти мне применение. У всех вампиров в какой-то степени была возможность контролировать людей, инстинкт, который делал нас эффективными охотниками, но в некоторых, подобных Амелии, эта черта была очень сильна, как удар молотом, находившийся в руках против других вампиров. Способность Наоми была шепотом, не криком, но столь же мощным. Я никогда не подозревал, что она обладает такими навыками. Она всегда казалась такой… невинной. С виду. Я должен был знать лучше; в вампирах никогда такого не было, разве что доброта покупала нам что-то.

— Скажи мне, — сказал я. — Скажи, почему ты делаешь это. Почему сейчас?

— Я пришла не за тобой, — указала Наоми и подняла бровь. — Я не мой отец Бишоп; мне нужно было править, пока я не увидела, что Амелия была… не способна. Я была счастлива видеть ее исцеление даже тогда. Нужно было идти за мной, Оливер. Таким образом ты полностью виновен в том, что довел это до крайности.

Подбородок Наоми вдруг поднялся, ее глаза сменили цвет с светло-серого на голубой.

— Кажется, теперь я должна оставить тебя, Оливер. Она проснулась, — сказала она. — Ты знаешь, что делать. И запомни, если будешь бороться со мной, я накажу тебя, и сегодняшнее наказание покажется тебе лаской.

Она исчезла, как дым. Выжив после моей попытки уничтожить ее в хаосе с драугами, она стала сильнее, быстрее, более жестокой чем когда-либо.

Я ждал, пока не почувствовал приход Амелии, и тогда я обернулся с фальшивой, но убедительной улыбкой; это разрывало меня, как бритва, предавая ее так даже после стольких лет нашего соперничества, я, наконец, осознал ее ценность, и теперь… улыбка была уже не моя. Это была приманка, ложь, у меня вызывало отвращение, снова видеть эту улыбку.

Она шла босиком по тропинке, руками поглаживая лепестки цветов; пока она шла, ее тонкое белое платье развивалось как туман в лунном свете. Она была прекрасна и желанна, и внутри я отчаялся, когда ее руки коснулись обнаженной кожи моей груди, потому что я должен был убить ее.

И я ничего не мог сделать, чтобы остановить это. Ничего. Я хотел предупредить ее, сказать, насколько опасно сейчас ей находиться со мной. Как разрушительно.

— Ты заблудился, — сказала она и поцеловала меня очень легко.

— Да, — сказал я и почувствовал, что улыбнулся ей той теплой, очаровывающей улыбкой, которая зачаровала ее доверие. — Но я никогда не уйду далеко.

Пока не убью тебя. Боже, прости меня.

Клэр

Клэр очень хотелось разубедить Еву в том, что услышала Миранда, они с Майклом не могут рассматривать возможность переезда, не могут же? Но утром Ева рано ушла, а Майкл спал допоздна; она была не настолько храброй, чтобы пойти постучать к нему в дверь и потребовать рассказать правду. Майкл был ворчливым по утрам.

Миранда, конечно, сдерживала Клэр, уговаривая ее в последние предрассветные часы; она становилась все более и более болтливой, начиная с момента заселения к ним, что было прорывом в некотором смысле, потому что ребенок был так подавлен и изолирован прежде, но это плохо сказывалось на сне Клэр. Это также сокращало время, которое она могла провести с Шейном; он был склонен держаться подальше, когда Миранда находилась поблизости, и хотя он был не против простого перемещения девушки строго из комнаты, когда чувствовал, что это необходимо, вчера ночью он не вышел.