Энн Райс - Мумия

Но Рамзес застыл как вкопанный и не отрываясь смотрела разносчика и на руку. Внезапно и разносчик замер, на лице его появился ужас. Рамзес потянулся к нему и вырвал у него высохшую руку. Разносчик не противился – наоборот, рухнул на колени и вот так, на коленях, попятился прочь от тропы.

– В чем дело? – спросил Алекс. – Неужели вам нужна эта вещь?

Рамзес смотрел на руку, на гнилые лохмотья пелен, прилипшие к ней.

Джулия не понимала, что произошло. Может, царя привело в ярость святотатство? Или эта вещь о чем-то ему напомнила? Она тоже вспомнила – мумию, лежащую в саркофаге в отцовской библиотеке. Этой мумией тогда был тот человек, которого она так любит.

Странно, кажется, что с того времени прошло целое столетие.

Эллиот с любопытством наблюдал за происходящим.

– Что это, сир? – тихо спросил Самир.

Слышал ли его Эллиот?

Рамзес достал несколько золотых монет и бросил их в песок возле разносчика. Тот схватил деньги и, поднявшись с колен, сломя голову помчался прочь. Рамзес вынул носовой платок, аккуратно завернул в него руку и опустил сверток в карман.

– Так о чем вы говорили? – вежливо спросил Эллиот, продолжая прерванный разговор, будто ничего не произошло. – По-моему, о том, что главной особенностью нашего времени являются перемены?

– Да, – вздохнув, отозвался Рамзес. Казалось, теперь он смотрит на Долину царей совсем другими глазами. Он видел зияющие отверстия вскрытых гробниц и лежавших у входа собак, которые грелись на солнце.

Эллиот продолжал:

– А главным убеждением древних людей было то, что все остается неизменным.

Джулия видела, как меняется лицо царя – страдание снова исказило его черты. Но Рамзес нашел в себе силы спокойно ответить Эллиоту:

– Да, никакого представления о прогрессе. Но тогда не было и представления о времени. С рождением нового царя начинался новый отсчет времени. Вы это знаете, конечно. Никто не вел счет на столетия. Я не уверен, что египтяне вообще понимали, что такое столетие…

Абу-Симбел. Наконец-то они добрались до самого грандиозного храма Рамзеса. Из-за жары экскурсия по берегу была очень краткой, но теперь над пустыней лежала прохладная ночь.

Рамзес и Джулия бесшумно спускались по веревочной лестнице в ялик. Джулия накрыла плечи шалью и туто затянула ее. Над мерцающей водной гладью висела низкая луна.

Они переплыли реку, с помощью местного проводника забрались на ожидающих их верблюдов и поехали к гигантскому храму, где сохранились грандиозные статуи Рамзеса Великого.

Это было здорово – ехать верхом на диком страшном звере. Джулия смеялась ветру в лицо, хотя побаивалась смотреть на землю, которая качалась далеко внизу. Правда, когда они остановились, она обрадовалась. Рамзес спрыгнул на землю и помог ей спуститься.

Проводник увел верблюдов. Они стояли одни, Джулия и Рамзес, под звездным небом, овеваемые легким пустынным ветерком. Далеко вдали мерцали огоньки их палаточного лагеря. Джулия видела лампу, светившую сквозь полупрозрачную ткань палатки; она видела крошечный огонек костра, танцующий на ветру, – он мигал, словно бы угасал, но потом снова превращался в сноп желтого пламени.

Они прошли внутрь храма между гигантскими ногами бога-фараона. Если на глаза Рамзеса и набежали слезы, ветер унес их, но вздох его Джулия услышала. Почувствовав, как задрожала его теплая ладонь, она прижалась к нему.

Они шли дальше, рука об руку – его глаза все еще оглядывали величественные статуи.

– Куда ты отправился, – прошептала она, – когда закончилось твое правление? Ты отдал трон Мернептаху и уехал…

– Я забрался на край света. Настолько далеко, насколько хватило смелости. Куда не осмеливался заезжать смертный человек. Я видел обширные леса Британии. Люди там носили шкуры животных, прятались на деревьях и сверху стреляли деревянными стрелами. Я ездил на Дальний Восток; я открывал города, которые теперь навсегда исчезли. Я уже тогда начинал понимать, что эликсир действует на мой мозг так же, как на мышцы. За считанные дни я мог выучить новый язык; я мог… как бы поточнее выразиться… быстро адаптироваться. Но вместе с этим началась путаница.

– Что ты имеешь в виду?

Они остановились и теперь стояли на плотно утрамбованном песке. Царь смотрел на Джулию сверху вниз, и лицо его освещалось мягким сиянием звездного неба.

– Я больше не был Рамзесом. Я больше не был царем. У меня не стало национальности.

– Я понимаю.

– Я говорил себе, что мир как таковой – это все, что мне нужно. А что мне нужно еще, кроме как странствовать, наблюдать? Но это было не так. Я должен был вернуться в Египет.

– Вот тогда ты и захотел умереть.

– И я пошел к фараону, к Рамзесу Третьему, и сказал ему, что хочу стать его стражником. Это случилось тогда, когда я убедился, что меня не берет ни один яд. Даже огонь не смог меня уничтожить. Мне было очень больно, нестерпимо больно, но огонь меня не убил. Я был бессмертен. И это сделал со мной один глоток эликсира. Бессмертен!

– Как это жестоко, – вздохнула Джулия. Она не все поняла, но переспросить не осмеливалась и терпеливо ждала, пока он сам расскажет.

– После храброго Рамзеса Третьего было много других великих цариц и царей. Я приходил к ним, когда мне этого хотелось. И так я стал легендой – призраком человека, который разговаривал только с правителями Египта. Когда я появлялся, это считалось великим знамением. Конечно же у меня была своя тайная жизнь. Я шатался по улицам Тебе-са как самый обычный человек, в поисках друзей, женщин, выпивки.

– Но никто не знал тебя настоящего, не знал твоего секрета? – Джулия покачала головой. – Как ты мог это вынести?

– Да, я больше не мог терпеть, – согласился Рамзес. – И вот тогда я записал свою историю на папирусных свитках, которые твой отец нашел в моей тайной лаборатории. Но в те далекие дни я был храбрее. И меня любили, Джулия. Пойми.

Он помолчал, будто прислушиваясь к ветру.

– Мне поклонялись, – продолжал он. – Как будто я все-таки умер и стал тем, кем объявил себя, – стражником царского дома. Защитником правителей, палачом негодя­ев. Преданным не царю, но самому царству.

– Может, боги тоже чувствуют себя одинокими? Рамзес добродушно рассмеялся:

– Ты знаешь ответ. Но не понимаешь до конца силы снадобья, которое превратило меня в того, кто я есть. Я сам не до конца это понимаю. О, безрассудство тех первых лет – я постоянно проводил над собой эксперименты, словно какой-нибудь физик, – Горькая складка пролегла вокруг его рта. – Понять этот мир – вот наша задача, разве нет? Даже простые вещи ускользают от нас.

– Да, с этим трудно спорить, – прошептала Джулия.

– В самые трудные минуты я полагался только на свою веру. Я понимал то, чего не понимали другие. «Все пройдет» – вот древняя истина. И все-таки я так устал… так устал.