Энн Райс - Витторио-вампир

Я не мог слушать звуки собственного захлебывающегося дыхания. Не обращая внимания на то, что край моего меча зазвенел, задевая камни, я облизывал пересохшие губы. Я не осмеливался снова взглянуть на них, хотя сознавал, что они собрались вместе всего в нескольких ярдах от меня и внимательно наблюдают. И в этом напряженном молчании я слышал, как шипят и потрескивают горящие головы проклятых демонов.

Я сунул руку в карман и вынул четки из янтарных бусин. Рука моя позорно задрожала, когда я взялся за них, а затем я их поднял, позволив повиснуть в воздухе крошечному распятию, и швырнул в нее. Они упали прямо над ее маленькими ладонями, прямо над белыми холмиками полуобнаженных грудей. Четки улеглись там, распятие упокоилось в ложбинке на ее бледной коже, а она даже не шевельнулась.

Свет приникал к ее ресницам, как пыльный налет.

Без всяких объяснений или извинений я прошел к следующему, сорвал с него пелену и разрубил его или ее, не знаю, кого именно, с громким, пронзительным воплем. Я схватил отсеченную голову за густые каштановые локоны и зашвырнул ее, отвратительную, мимо ангелов, в массу помоев, лежавшую у самых их ног.

Затем подошел к следующему. Годрик. О Господи, вот это встреча!

Я увидел лысую голову еще до того, как прикоснулся к пелене, и теперь, срывая ее, услышав, как она рвется из-за моей торопливости, я ожидал, что он раскроет глаза, ожидал, что он приподнимется со своего ложа и свирепо взглянет на меня.

– Узнаешь меня, чудовище? Узнаешь меня? – возопил я. Меч рассек его шею. Белая голова покатилась по полу, и мечом я проткнул кровоточащий обрубок его шеи.

– Узнаешь меня, чудовище? – снова вскричал я, обращаясь к этим трепещущим векам, к разинутому в агонии, изнемогающему красному рту.

– Помнишь меня?

Я потащил его к куче других голов и водрузил сверху, словно боевой трофей.

– Знаешь меня? – простонал я еще раз.

А потом в ярости поспешил снова к своей работе.

Еще двоих, потом троих, потом пятерых, семерых, девятерых, затем еще шестерых – и с Двором было покончено, все его танцовщики и господа, и госпожи были мертвы.

И затем, направившись в другую сторону, я быстро разделался с теми бедными сельчанами-прислужниками, для которых не нашлось покрывал, чьи хилые, слабые от полуголодного существования, бледные руки вряд ли смогли бы подняться для самозащиты.

– А охотники? Куда подевались охотники?

– В дальнем конце. Теперь там почти стемнело. Будь предельно осторожным

– Я вижу их, – сказал я, подтянулся кверху и едва не задохнулся. Они лежали в ряд вшестером, головами к стене, как остальные, но оказались в рискованной близости друг от друга. Мне грозила серьезная опасность.

Внезапно я расхохотался, осознав простоту ситуации. Продолжая смеяться, я сорвал первую пелену и с размаху ударил мечом по ногам демона. Он приподнялся, и мне не составило труда определить, куда направить удар, а струи крови уже били фонтанами.

Что до второго, я сразу обрубил ему ноги, а потом разрезал его посредине, но едва успел нагнуться над его головой, как его рука ухватилась за меч. Однако мне без труда удалось отрубить эту руку.

– Умри, ублюдок, ты, похитивший меня со своим напарником, я запомнил тебя!

И наконец, я подошел к последнему, и вот его бородатая голова уже была в моей руке.

Медленно я пошел обратно, держа голову этого последнего, пиная ногами остальные перед собой, – головы, которые зашвырнуть подальше у меня уже не хватало сил, и потому я бил по ним, как по отбросам, пока они не оказались на свету.

Теперь уже стало совсем светло. С западной стороны церкви сияло послеполуденное яркое солнце. А открытый люк над головой пропускал погибельное тепло.

Медленно я отер лицо тыльной стороной левой руки, опустил на пол свой меч и порылся в карманах в поисках платков, которыми снабдили меня монахи. Я нашел их и вытер лицо и руки.

Затем поднял свой меч и снова подошел к изножию ее могилы. Она лежала там, как и прежде. По-прежнему сюда не проникал свет. Он не мог коснуться ни одного из них там, где они спали.

Она спокойно возлежала на своем каменном ложе. Руки ее были недвижны, как прежде, пальцы изящно сложены, правая рука лежала над левой, а на возвышении белоснежной груди теперь покоился золотой распятый Христос. Ее волосы слегка шевелились под дуновением легчайшего ветерка, который, кажется, спускался из узкого отверстия наверху и от которого вокруг прекрасного безжизненного лица образовался легкий нимб из завитков.

Ее волосы свободными волнами, без вплетенных лент или жемчужных заколок, слегка свисали над краями ее погребального ложа – столь узким оно оказалось, – и так же складками падали края ее длинного, расшитого золотом, роскошного платья. Это было не то платье, в котором я ее встретил. Только интенсивный цвет алой крови был таким же, но все остальное было великолепным, изысканно нарядным и новым, словно она была принцессой королевской крови, всегда готовая получить поцелуй своего прекрасного принца.

– Сможет ли ад принять все это? – прошептал я и наклонился к ней столь близко, как только осмелился. Мне была невыносима мысль о том, что ее рука может подняться в таком же механическом жесте, какой я успел увидеть у других, что ее пальцы попытаются вцепиться, хватая пустое пространство, или о том, что у нее могут открыться глаза. Я не мог себе представить ничего подобного.

Носки ее туфель слегка виднелись из-под края платья. Как изящно, должно быть, она ложилась на отдых при восходе солнца! Кто с усилием опускал крышку этого люка, кто опускал эти цепи? Кто устанавливал эту западню из копий, механизм которой мне так и не удалось разгадать?

Впервые в этом полумраке я разглядел крошечный золотой венчик на ее голове, плотно прилегавший к короне и прикрепленный мельчайшими заколками к волосам так искусно, что его единственная жемчужина покоилась у нее на лбу. Такое изящное, скромное украшение.

Может быть, и душа ее была скромной? Примет ли ее ад, как сможет огонь поглотить каждый изящный член ее тела, как осмелится солнце опалить ее безукоризненно прекрасное лицо?

В чреве безвестной матери она когда-то спала и видела сновидения, и в руки безвестного отца отдали ее после рождения.

Что за трагедия привела ее к этой дурной, затхлой могиле, где головы ее сотоварищей медленно обгорали под воздействием терпеливого и равнодушного света?

Я обернулся к ним. Свой меч я опустил вниз, он покоился у меня на боку.

– Одному, я позволил лишь одному из них остаться в живых! – объявил я.

Рамиэль прикрыл лицо руками и повернулся ко мне спиной. Сетий продолжал смотреть на меня, но тряс головой. Мои личные хранители лишь пристально вглядывались в меня с обычным беспристрастием, как всегда, Мастема пристально глядел на меня, безмолвно, скрывая все, что бы он ни думал обо мне, под непроницаемым выражением на лице.