Брайан Ламли - Вместе с Суртсеем

Лежа в ту ночь в постели, я размышлял о странностях в поведении Джулиана, пытался найти для них рациональную подоплеку. Фэнтези? С чего вдруг? Это же совсем не в его духе! И откуда, если речь всего лишь о рассказе, эта гримаса ненависти? Да и вообще, зачем писать рассказ в дневнике? Всевозможные страшилки всегда привлекали Джулиана – даже чересчур, как я уже говорил, – но создавать собственные он прежде не порывался. А как же те книги, которые он брал в библиотеке? С фэнтези они совершенно не вяжутся! И еще какая-то мысль не давала мне покоя, однако у меня никак не получалось сосредоточиться на ней. Внезапно я понял, что же именно вселило в меня тревогу, едва дневник Джулиана попал ко мне в руки: где, во имя всего святого, мой брат научился писать иероглифами?

Ага, вот где собака зарыта!

Разумеется, в выдумку насчет рассказа я не поверил. То была не более чем уловка, рассчитанная на то, чтобы сбить меня столку. Но зачем? С какой целью? Что замышляет мой брат? Впрочем, все яснее некуда: Джулиан вновь оказался на грани умопомешательства, и чем скорее я свяжусь с доктором Стюартом, тем лучше… Эти беспокойные мысли не давали мне спать до самого утра, и даже если мой брат в ту ночь и производил какой-то шум, то я этого не слышал. Но в конце концов на мою измученную душу навалился крепкий, тяжелый сон.

Наверно, не мне вам объяснять, что дневной свет обладает способностью прогонять худшие ночные кошмары. Утром мои страхи притупились, и я решил подождать несколько дней, прежде чем связываться с доктором Стюартом. Джулиан провел все утро и день, запершись в подвале. С приходом вечера я, вконец обеспокоенный, решил за ужином поговорить с ним по душам. За едой я намекнул брату, что его поведение кажется мне странным, а также в самых осторожных выражениях намекнул на возможность рецидива. Его ответы меня удивили. Джулиан утверждал, что это из-за меня ему приходится уединяться для работы в подвале, – мол, подвал – единственное место в доме, где он может быть абсолютно уверен в полном уединении. Услышав про рецидив, брат рассмеялся и сказал, что никогда еще в жизни не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Слова об «уединении», в которых крылся явный намек на пропажу дневника, заставили меня пристыженно замолчать, а заодно помянуть недобрым словом профессора Уолмсли и его музей, хотя бы в мыслях.

И все-таки, вопреки уверениям брата, та ночь оказалась хуже некуда. Джулиан что-то бормотал и стонал во сне, не давая мне покоя. Проснувшись в полдень тринадцатого числа, чувствуя себя совершенно разбитым от бессонницы, я твердо решил: пора действовать.

Утром я видел Джулиана лишь мельком, когда он спускался из своей комнаты в подвал. Его лицо показалось мне бледным и каким-то неживым – очевидно, виной тому были кошмары. И все же, хотя он выглядел изможденным, им владело какое-то лихорадочное возбуждение.

Моя тревога только усилилась. Я даже написал два письма доктору Стюарту, однако затем скомкал их и выбросил в корзину для бумаг. Если Джулиан не лжет, очень не хотелось бы лишаться доверия брата из-за пустяка… сколько его остаюсь, этого доверия? Ну а если он все-таки говорит неправду? Во мне вновь проснулось любопытство, желание непременно узнать, чем же он все-таки занимается. В тот день я дважды поддался страху и стучал в дверь подвала, требуя объяснений. Джулиан оставил мой стук без внимания, но я был настроен решительно. Когда брат наконец вышел из подвала – уже почти ночью, – я поджидал его у двери. Он закрыл за собой дверь и повернул ключ в замочной скважине, стараясь сделать это так, чтобы я не успел заглянуть внутрь. Затем посмотрел на меня сквозь темные очки и одарил жалким подобием улыбки:

– Филип, ты всегда был терпелив со мной, – произнес он и, взяв меня под локоть, повел по лестнице на первый этаж, – и я допускаю, что мое поведение, должно быть, кажется тебе странным. На самом деле все очень просто, но пока я не могу рассказать тебе о своих занятиях. Ты просто должен поверить мне и набраться терпения. А бояться, что болезнь снова ко мне вернется, ни к чему. Я абсолютно здоров и превосходно себя чувствую. Мне нужно еще немного времени, чтобы завершить то, что я задумал. После этого – наверное, послезавтра – я сам отведу тебя в подвал и все покажу. А пока я попрошу тебя немного потерпеть, совсем недолго. Поверь мне, Филип, скоро ты узнаешь нечто такое, что до основания перевернет твои представления о мире. Скоро ты все поймешь. А пока не проси объяснений – сейчас ты просто мне не поверишь. Лучше все увидеть собственными глазами, личный опыт убедительнее всяких слов. Еще раз повторяю: я отведу тебя туда, и ты сам все увидишь.

Он показался мне очень разумным и логичным, пускай немного взволнованным – как ребенок, который хвастается новой игрушкой. Хотелось ему верить. Я отогнал от себя все подозрения, и мы вдвоем отправились ужинать.

Все утро четырнадцатого числа Джулиан перетаскивал бумаги – я даже не подозревал, что их окажется так много, целые кипы – и прочий хлам в маленьких картонных коробках из своей спальни в подвал. После скромного обеда он отправился в библиотеку, чтобы «навести справки, сделать последние уточнения» и вернуть остававшиеся книги. Когда он покинул дом, я спустился в подвал и обнаружил, что дверь заперта, а ключ Джулиан унес с собой. Позднее брат вернулся и провел почти весь день в подвале, выйдя оттуда лишь поздно ночью. Вид у него был необычайно взволнованный. Еще спустя какое-то время я ушел к себе в спальню, а через минуту услышал стук в дверь.

– Ночь сегодня удивительно ясная, Филип. Дай-ка, думаю, полюбуюсь звездным небом… ведь звезды, как ты помнишь, всегда манили меня. Из моего окна их толком не видно. Буду признателен, если ты разрешишь мне посидеть у тебя и посмотреть на звезды.

– Какие могут быть вопросы, старина! Проходи и устраивайся поудобнее, – ответил я, несколько удивленный такой просьбой. Джулиан прошел через всю комнату и облокотился на подоконник. Я тоже поднялся с кресла и встал с ним рядом. Не снимая очков, брат устремил взгляд на ночное небо. Похоже, его интересовали какие-то конкретные созвездия.

– Глядя на звезды, невольно веришь, что это не просто украшение неба. Есть в них какой-то скрытый смысл, – произнес я.

Настроение брата мгновенно изменилось.

– Ты на что намекаешь? – процедил он и смерил меня подозрительным взглядом. Очков Джулиан, разумеется, не снимал, но ощущение было именно такое. Я был поражен его реакцией, потому что говорил без всякой задней мысли.

– Я просто хочу сказать, что, возможно, древние астрологи в чем-то были правы, – ответил я.

– Астрология – древняя и точная наука, Филип, тебе не следует так легковесно отзываться о ней. – Брат говорил медленно, словно сдерживая всплеск эмоций. Что-то подсказало мне, что лучше замолчать. Через пять минут Джулиан ушел. Размышляя о его поведении, я какое-то время сидел неподвижно и продолжал смотреть на звезды. Мне почему-то вспомнились слова, которые он произнес в ночь накануне помешательства: «…чтобы в день, когда звезды займут правильное положение, они смогли осуществить Великое Всплытие…»