Виктор Песиголовец - Лицо порока

Я уходил от Маши, когда ее часы показывали уже два с четвертью.

— Ну вот, Новый год мы встретили, теперь я лягу спать, — сказала она немного грустно, провожая меня на лестничную клетку.

Мы обнялись и долго не отпускали друг друга.

— С Новым годом, любовь моя! — еще раз поздравил я Мажу, уже стоя у распахнутых створок лифта. — Прости меня, что ухожу…

— С Новым годом, Ванечка, с новым счастьем! — ее тощая, маленькая фигурка в кремовом платье казалась жалкой и согбенной, как у больной исхудавшей старушки.

— Спасибо тебе за эту ночь! Я никогда ее не забуду…

В лифте я не сдержался — слезы брызнули из моих глаз и потекли по щекам.

У подъезда, злобно мерцая зелеными огоньками, меня поджидало такси.

— Где ты шляешься, Иван? — набросилась на меня Аня с упреками, когда я вошел в прихожую своей квартиры. — До Нового года осталось сорок минут!

— Прости ради Бога! — поцеловал я ее. — Друзья задержали. Нужно было с ними посидеть.

— Ладно! Раздевайся скорее! — скомандовала жена, и шепотом прибавила: — У нас гости.

Я вопросительно взглянул на нее.

— Соседи напросились, — тихо сообщила она. — Ну, ничего, в компании веселее будет.

Я кивнул и начал стаскивать с ног сапоги.

— О! Уходил в пиджаке, а пришел в свитере! — удивленно уставилась на меня жена, когда я снял куртку, и, пощупав Машин подарок, с одобрением заметила: — Хорошая вещица! Откуда?

— Да понимаешь, какое дело, — начал я мямлить, лихорадочно соображая, чтобы такое сморозить поубедительнее. — Жена Потоцкого подарила. А пиджак я у них забыл. Потом как-нибудь заберу… Кстати, завтра мы едем с Василием в Бердянск. Отвертеться нельзя…

— Как, ты завтра уезжаешь? — недовольно переспросила жена. — А я думала, что мы как следует отоспимся и отправимся в цирк.

— Придется вам сходить в цирк без меня. В Бердянске нас с Потоцким ждут крутые ребята. Наверное, удастся прилично подзаработать, — развел я руками с сожалением, подумав, что надо будет предупредить Василия насчет этого дела, а то невзначай и впросак попасть можно.

— Понятно! Ладно, иди, мой руки. И давай скорее за стол! Пора проводить старый год.

Я послушно шмыгнул в ванную.

Новый год в компании соседей мы встретили шумно и весело. Поспать мне, конечно, так и не удалось. Ничего, успокаивал я себя, отосплюсь в автобусе. Как-никак, дорога в Бердянск из Запорожья занимает добрых три с половиной, а то и четыре часа.

Гости ушли под утро.

Жена и дети сразу завалились по кроватям. А я пошлепал в ванную бриться.

В семь часов автобус уже мчал меня по пустынной трассе на юг, в сторону моря. Пассажиров не набралось даже на треть салона.

Вскоре все, кто ехал, задремали, утомленные Новогодней ночью. А мне, как я ни старался, заснуть не удавалось. Я закемарил лишь после Васильевки — первой остановки на пути следования, где мне повезло разжиться стаканом крепкого самогона у бабушки, которая на автостанции торговала для виду семечками.

Бердянск сонно дышал перегаром праздничной пресыщенности. Редкие легковушки неторопливо катили по улицам. Под порывами влажного ветра зябко сутулились дремлющие многоэтажки; скучая, косились на прохожих мутными окнами безмолвные учреждения; лениво поблескивали яркими вывесками магазины, устало вывалив пестрые языки витрин. Было одиннадцать часов дня, но Бердянск и не думал стряхивать из себя остатки сна, он продолжал дремать, хмельной от томной тишины. Такую роскошь — роскошь праздничной пассивности и апатии — мог позволить себе только небольшой, не шибко индустриальный город. Крупный, такой, как Запорожье, — нет. Он бодр и активен даже в первый день года, и тем несчастлив.

До санатория «Целебный» я добирался на трясущемся от холода автобусе. Продрогший, простужено кашляющий, он неохотно тащился по молчаливым улицам и улочкам вдоль тощих, замученных тополей.

Санаторию, видимо, вообще было наплевать на то, что пришел Новый год. Он затаился, притих, всеми своими сонными корпусами выражая презрение к суетности мира. Никаких признаков радости, никакой праздничной приподнятости духа. Только суровые глаза окон, равнодушие чопорных елей и звоном отдающаяся в ушах степенно-наглая тишина…

Многих женщин беременность портит. Скажу без лицемерия: некоторые становятся просто уродинами. Обрюзгшие или, наоборот, худющие, темные и изможденные лица с пигментными пятнами, бесформенные комки грудей, плоские задницы, худосочные, синюшные ноги… Зрелище, прости Господи, не для слабонервных. Конечно, потом, после родов, женщины в большинстве случаев не только восстанавливают былую красоту и привлекательность, но и по-настоящему расцветают.

К явственным изменениям в облике Насти я готовился заранее. Почему-то решил, что увижу ее такой, какими обычно бывают дамы на сносях. Но напрасно. Беременность Настю пока никак не изменила. Грудь все так же топорщится, живот — плоский, талия — тонкая.

В комнате тепло и уютно. Пахнет жареным мясом и легкими, не французскими духами.

— А когда начнет расти животик? — спрашиваю, пристально рассматривая ее со всех сторон.

Настя стоит посреди комнаты, ласково улыбается и покорно ждет, когда я закончу осмотр.

— Скоро! — отвечает она коротко.

Нас ожидает праздничный обед. На столе — мясное и овощное ассорти, привезенный мной, запеченный в духовке гусь, вяленая, копченная и маринованная рыба, российский сыр, бутерброды, отечественные и заморские фрукты, конфеты, шампанское и водка…

— Ты, наверное, с вечера начала накрывать на стол? — интересуюсь, откупоривая шампанское.

— Да нет, не с вечера. Часов с двух ночи, — серьезно отвечает Настя.

Обняв ее за стан, я провозглашаю немудреный тост:

— Выпьем за то, чтобы в Новом году и мы с тобой, и наш ребенок, который скоро появится на свет, были здоровы и счастливы!

Настя поднимает фужер.

— Пусть будет так, Ванечка! — ее глаза излучают тихую радость. Я давно заметил: почти у всех беременных именно такие глаза, как сейчас у Насти, — влажные, ласковые, полные внутреннего умиротворения и света.

Мы сидим за столом. Она кормит меня, как малютку, со своих рук и слушает. Я стараюсь все время говорить приятные для влюбленной женщины слова. Не жалея красок, описываю красоту ее глаз, изящество талии, свежесть губ, чарующую нежность кожи, ангельское благоухание волос… Насте, как и всякой нормальной особи женского пола, всегда нравились комплименты. Она, как сытый котенок, трется о мое плечо и мурлычет. А я счастлив тем, что она счастлива.

Несколько рюмок водки делают меня еще красноречивее и нежнее. Я все время целую Настю и ласкаю руками.

— Скажи, ты сильно по мне соскучился? — шепчет она, пытаясь поймать своими губами мои губы.