Виктор Песиголовец - Лицо порока

— У Маши, значит, дела совсем плохи? — спросил я, надеясь, что Елена Алексеевна опровергнет мое предположение. Хотя внутренне я был готов и к самому худшему.

— Да, — негромко, но твердо ответила она, поправляя сползающие на нос очки.

— Это конец?

Елена Алексеевна вздохнула:

— Последняя надежда — хирургическое вмешательство. Но… — она помолчала, — я совсем не уверена, что операция поможет… В общем, очень слабая надежда все же есть.

— Маша ведь так молода, неужели ничего нельзя сделать? — мне вдруг стало муторно. Сотни молоточков застучали в висках, а сердце поползло куда-то в живот. Оно сползало, сползало и замерло там, обдавая внутренности жаром.

— Что я могу сказать, дорогой вы мой? — горестно улыбнулась Елена Алексеевна. — Болезнь не щадит никого. В том числе и тех, кого мы любим. Она часто убивает самых дорогих людей… У Сташиной рак прогрессирует прямо на глазах. У нее обострились боли…

— Когда операция? — спросил я, еле ворочая языком.

Докторша неопределенно пожала плечами.

— Нужно еще переговорить со Сташиной и ее родителями. А потом решим… Тянуть, конечно, ни в коем случае нельзя.

Пошатываясь, я вышел из кабинета врача и направился в Машину палату.

Но дорогу мне у самого ее порога заступила крепкая молодка в белом халате.

— Вы куда, простите?

— Хочу навестить больную, — ответил я и попытался обойти медсестру.

Она бесцеремонно придержала меня за рукав.

— Вы не к Сташиной?

— К ней.

— Не беспокойте ее пока. Она спит. С утра Сташину очень мучили боли, я сделала ей укол морфина и теперь…

— Что сделали? Укол морфина? — мне показалось, что я ослышался.

— Ну да! Укол морфина, — удивленно повторила медсестра. — А что такое?

Я обессилено опустил голову. Так вот до чего уже дошло! Морфин ведь, насколько я знаю, обычно назначают безнадежным больным. Или я ошибаюсь?

— Скажите, морфин колют только умирающим? — спросил я, уставившись на медсестру, как удав на кролика.

— Да нет! — испуганно отшатнулась она. — С чего вы взяли? Его колют тем, у кого сильные боли…

В машине под монотонный треп Сергея я вспоминал, кому из моих знакомых когда-то делали инъекции морфина, стараясь таким образом успокоить себя. И вспомнил приятеля юности, которому в дорожно-транспортном происшествии оторвало руку, и коллегу, получившего в пьяной драке перелом бедра. Они живы. «Нет, права медсестра, не только умирающим вводят эту наркоту, а всем, кому очень больно», — думал я. Но душу уже цепко держала в своих ледяных пальцах тревога.

Даже не знаю, что мне взбрело в голову, но я попросил Сергея отвезти меня в медсанчасть завода «Металлист».

— Подожди меня, я скоро! — бросил я ему, когда «Лада» подкатила к админкорпусу.

Сергей заглушил мотор и взялся за газету.

В тот момент, когда я взволнованно шагал по коридору, мне захотелось отложить свой нелепый визит, повернуть обратно, но какая-то неведомая сила помимо моей воли толкала меня вперед. Путаясь в мыслях и сомнениях, я вошел в приемную. Секретарша лениво ковырялась в недрах стола.

— Привет, красавица! — бросил я ей небрежно.

Узрев меня, она не на шутку всполошилась. Ее глаза расширились.

— Нельзя! Нельзя! — заорала эта носатая бестия, мигом вскочила со стула и пулей метнулась к двери. Встала и заслонила ее спиной.

Я окинул сухощавую фигурку секретарши мрачным взглядом и решительно двинулся вперед. В ее светлых глазенках мелькнул холодок отчаяния. Она затрепетала, как осина ветреным майским утром, хотела сделать шаг назад, но отступать было некуда. Я обнажил зубы в недоброй ухмылке.

— К Диане Александровне нельзя! Она занята! — как комарик, пропищала секретарша. И, борясь с неуверенностью и испугом, отважно вскинула голову, нацелив мне в самое сердце свое единственное оружие — длинный и острый клюв.

— Ну-ка, брысь отсюда! — тихо, но грозно приказал я и, грубо отстранив женщину, взялся за ручку двери.

Диана стояла посреди кабинета и задумчиво смотрела в окно. При виде ее я стушевался, потерял всякую волю к действиям. И не сразу смог взять себя в руки, совладать со своими бессилием и смятением. Я лишь сделал несколько робких шагов и остановился, как вкопанный, натянуто улыбаясь. Диана повернула ко мне голову. Ее ненакрашенные губы дернулись, синева глаз затуманилась.

— Вы… — выдохнула она и попятилась.

— Я…

Едва дыша, мы стояли друг перед другом, не в силах произнести больше ни слова. За моей спиной, жалобно скрипнув, закрылась дверь. В кабинете тяжелой тучей повисла тишина.

Первой пришла в себя Диана.

— Иван Максимович! — страшно волнуясь, произнесла она скорбно. — Вам не следовала сюда приезжать…

Вид у нее был жалкий. Губы дрожали, глаза излучали синюю печаль, бледное лицо казалось постаревшим и осунувшимся.

— Вы свели меня с ума! — прошептали мои бесчувственные губы, и я, как подкошенный, упал перед Дианой на колени.

На ее длинных ресницах заискрилась роса. А через секунду из прекрасных глаз крупными бриллиантами посыпались слезы. Дрожали уже не только губы — дрожал весь подбородок Дианы.

— Иван… — мученический стон вырвался из ее груди, ударил меня наотмашь по лицу, упал за ворот рубашки и покатился огненным шаром по телу, опаляя сердце.

Я стоял на коленях перед Дианой, низко опустив голову, будто подсудимый перед судьей, и ждал приговора.

— Иван Максимович… Пощадите! — взмолилась она еле слышно. — Иван Максимович… У нас у обоих семьи. Мы не имеем права обманывать их… Особенно я…

Обливаясь слезами, она подошла ко мне. Остановилась и положила свои дрожащие ладони на мои плечи.

— Я прошу вас… встаньте…

Я обхватил руками ее ноги, прижался лицом к ее животу и, исполненный неизъяснимого блаженства, замер. Повинуясь порыву, она коснулась пальцами моих волос и обессилено прошептала:

— Не рвите же мне душу, умоляю…

Я словно обезумел. Не поднимаясь с колен, со звериной страстью стал целовать сквозь платье колени и бедра, живот и руки Дианы. Ее тело трепетало от прикосновений моих горячечных губ.

— Нет! Нет! — голосом, полным отчаяния, укора и боли вдруг воскликнула она. И они — отчаяние, укор и боль — резанули мне сердце, как острая бритва, причинив невыносимую муку.

Я рывком поднялся с колен, обнял Диану за плечи и, прижав ее к груди, выстрадано выдохнул: — Я так люблю вас!

Но она, резко вскинув вверх трясущиеся руки, все повторяла и повторяла, как безумная:

— Нет! Нет! Нет!

Тогда я отпрянул от Дианы, будто от прокаженной, и с перекошенным злобой, залитым слезами лицом выхватил из кармана фотографию и бросил перед ней на пол.

— Ты ему боишься изменить?! — в неистовом буйстве отчаяния зарычал я, теряя контроль над эмоциями. — А он тебе — нет!