Сергей Жилин - Душегуб

Вот с Энгрилем не похоже, чтобы Душегуб церемонился. Что-то здесь не то, и объяснить это будет непросто… Не вижу причин.

Пораскинь мозгами, тупица: чтобы поймать садиста, нужно ответить всего на несколько вопросов. Во-первых, зачем ему убивать детей? Всякий раз приносим тело доктору Освальду, а он лишь разводит руками: следов износилования нет, следов избиения нет… Просто задушены.

Но зачем? Можно поверить, что Душегуб — полный псих, но как-то это будет опрометчиво.

Во-вторых, как он следит за ходом расследования? Стоило только нам с Энгрилем немного подобраться к его дрожащей заднице, как он рассвирепел. Больше похоже на то, что у парня сообщники — это, семи пядей во лбу быть не надо, гораздо хуже. Маньяк с глазами и ушами по всему городку — заноза жутко болезненная…

И, наконец, чего тот тип вчера ночью дожидался у меня под окнами? Я тогда был в гостях у Освальда, задержался допоздна, что меня и спасло. Ждал, когда вернусь? Очевидно, что так.

Всё равно одно с другим не вяжется. Куски мозаики не цепляются, как их не вороти.

Ещё предстоит основательно поработать серым веществом, опросить чуть не половину Гавары… Но пока следует встретится с Тимом.

Нижайший завистник убрался, и мне никто не мешает.

Ночью в Гаваре уютно, тепло, спокойно, как в колыбели. Надо напрочь не иметь вкуса, чтобы назвать эту тишину и безмятежность пугающими. На улицах никого нет, кроме меня.

Укусив людишек за пятки, страх загнал их в тёмные катакомбы ненадёжных квартир. Пожелай я ворваться в любую дверь — никто меня не сможет остановить. Только зачем? Причин нет. У меня свои дела. Занят, можно так сказать.

Ветер холоднее северных льдов, а мне не холодно. Свежо, приятно пахнет, серебряный свет просочился тонкими паутинками сквозь смолянистые толщи облаков. Живописная картина, если конечно в вас есть жилка эстета. Не того эстета, который растерянно пялится на абстракцию и называет её шедевром, а настоящего эстета.

Кружится голова. Не стоит тратить время на раздумья — ясно, что меня отравил этот подонок. Хочется отомстить, вот только не знаю, кому. Слишком просто будет поймать первого встречного.

И вокруг никого, так что придётся затолкать желание рвать поглубже. Или?.. А, чёрт, ничего не соображаю! Голова трещит, в ушах звенят колокола, словно мне церквушку в черепе построили… Так же ведь называются эти здания, где богу молились? Церквушки?

Наверно церквушки. Хотя даже если не церквушки, не страшно…

К сапогам липнет грязь, подошвы тяжелеют. Не люблю, когда на ноги налипает по целой тонне.

Вдалеке грянул сигнал грузовика. Новый завоз в магазин. Собаки залаяли.

Вот, дошёл до нужной хижинки. Дабы не навлечь на себя внимание местных, следует быть внимательным: позади никого, в окнах темнота — соседи спят. Даже в самых тёмных закоулках ни намёки на любопытных. Пойдём внутрь…

Хороший удар мне достался: вырубился в момент. Теперь башка раскалывается, болит просто ужасно. С большим удовольствием отчекрыжил бы, но так просто в жизни ничего не бывает. Адова агония не отпустит ближайшие часы.

Мир очень медленно, неохотно приобретает чёткость, выползает из чернильной темноты. Свет такой горячий и яркий, что чуть не сжигает глаза. Старческие очи изрыгнули целый фонтан слёз. Из груди вырвался стон.

Со временем стало легче. Я даже решился на несусветный подвиг: сумел сесть.

Меня уложили на жёсткую деревянную койку, пока я валялся без чувств. Обшарпанные стены, из маленького окошка льются лучи утреннего солнца. Вокруг выросли дырявые решётчатые стены — посадили в клетку.

За драку? Ну, не я её спровоцировал, но ретивым полисменам не хватило ума разобраться.

Поскорее поджал ноги, как только взгляд свалился на пол: неважный алкоголь и удар в голову сделали своё дело — я весь кафель под собой заблевал. Только сейчас ощутил мерзкий привкус во рту и дурящие миазмы.

Тут ещё и собственная кровь на губах, какая-то грязь и что-то ещё такое противное, что и догадываться страшновато. Язык ощупал зубы: все целы.

Дикий всхлип справа больно ужалил в ухо. В соседней камере валяется ещё один вчерашний дебошир. Крупная туша наполовину свалилась с койки. Скатав крупный валик слюны, я плюнул точно в опухшее лицо. Слева оказался ещё один сосед. Ему я, помнится, основательно надавал по морде. Оба бугая ещё не оклемались — куда им до такого зверя, как я. Я сам себя за уши из болота вытяну.

Когда полез во внутренний карман, чуть не исполосовал кисть: зеркало раскололось на тысячу осколков. Пришлось выгрести всё на койку, выбрать самый крупный кусок, а остальное смахнуть на пол. Посмотрим, как там поживает моя физиономия.

Всё такая же старая, для моего юного возраста, осталось пара кровоточащих царапин на виске, синяк под левым глазом. Поковырявшись в ранах, выковырял пару мелких осколков. Пусть теперь заживает.

Скрипнули проржавевшие петли, и от двери покатился густой сиплый голос:

— Винчи, Винчи! Когда ж ты прекратишь меня злить? Ведёшь себя, как ребёнок!

— Я и есть ребёнок, мне девятнадцать…

Нехорошо наклонив голову, к самой решётке подкатился Тим. Похож на грифа: я как-то ему это высказал, так он меня больше недели злил Винсентом. Хочет казаться этаким праведником, а на самом деле — мелочный мстительный тиран.

Сухая рука крепко сцепилась на подбородке, шериф неприятно прищурился. Аж мурашки по спине пошли:

— Ты полы загадил, — укорил он меня.

— Помоете…

— Или тебя заставлю!

— Не заставишь, — отмахнулся я и облокотился на стену.

Ехидная ухмылка отравила мне душу. С шерифом у нас отношения особые: я часто ввязываюсь в передряги, нередко огребаю, и утром меня встречает хмурая рожа Тима. Надоел я ему.

— Может и не заставлю, — согласился седовласый. — Как голова?

— Болит, — ответил, словно выплюнул, я.

— Хорошо тебя приложили, Винчи. Дерёшься ты отчаянно, а вот спину не бережёшь. Снова Маярд?

Про Маярда Тим всё прекрасно знает: не раз пытался засадить его на пару месяцев.

— Всё не надоест деньги вымогать.

— Повесить бы его…

— Не смеши, Тим, — поморщился я от пустых разглагольствований шерифа. — У тебя духу не хватит! Последний раз, как я слышал, в петле висел Леопард.

— Двадцать лет прошло, — опустил взгляд Тим, серые зубы высекли искры друг из друга. — Подарил мне колёса, мутант пятнистый…

Я потрогал шрамы — очень зря, сделал только больнее! Злобное шипенье постепенно перешло в слова:

— Какого, вообще, Тим? Чего в клетку меня посадил?

— Мог бы оставить в «Огнях», - равнодушно отозвался инвалид. — И что с тобой сделали бы? Можешь спасибо сказать.