Роман Дих - Песни с темной стороны

— Угу-у-у, — отвечает он.

— Бог мой, сделай так, чтобы моя начальница заболела, что ли, или убрали её куда-нибудь там, ну, чтобы гадюка эта меня больше не трогала! — калека со стены важно кивает, мол, и эта просьба услышана.

И ещё много-много чего просит Татьяна Степановна. Её личный бог слушает её, утвердительно мыча время от времени, потом соизволяет ответить:

— Ты, это… — и кивает куда-то вниз.

И она, зная, что от неё требуется, и так и не поднявшись с колен, ползёт, огибая столик — алтарь, к стене с висящим там.

«Всё, всё он исполнит» — думает Татьяна Степановна, пока…

Потом она, умиротворённая, сворачивается в клубочек на диване и перед тем как уснуть, размышляет. Её мольбы услышаны, и подтверждение тому она получила из первых уст, безо всяких посредников, она сама себе священник. И всё непременно сбудется… наверное. А если не сбудется? И очередная крамольная мысль приходит: «А если не сбудется, то её личный бог целиком в её власти. А возводить и ниспровергать богов людям не привыкать, как известно».

Ещё закатное солнце прощально золотит верхушки кладбищенских крестов и памятников, а два неугомонных друга, Славка и Витёк, вылезают из своих могил и принимаются бегать взапуски по широким, чисто убранным дорожкам их кладбища. Дети и дети, что с них возьмёшь!

Славка здесь всего несколько месяцев, его машина сбила; сперва очень тосковал по дому, бегал туда раза два даже, но умершему нет места среди живущих: заходит в знакомую до боли квартиру, и ощущает, что не то всё здесь, чужое! Однажды маме показался, с той истерика случилась: «Сыночек, ты живой, ты вернулся!» И так неудобно пацану стало, смутился уже не детским своим мироощущением мертвеца. Да, как ни крути, покойник, который если кому и явится, то чаще всего призраком, и обычно в том виде, каким его запомнили близкие при жизни, а никак не в телесном. Тело-то его, искорёженное колёсами машины, лежит себе в могилке, и уже давно тронуто разложением.

Витьку гораздо веселее: они всей семьёй похоронены, уже лет пять. Тогда, Витька рассказывал, во время домашнего застолья, обмывали новый карабин, Витышным папой купленный, и произошла драка. Был там, среди приглашённых один, дядя Гриша, бывший отцов сослуживец. Уже в конце застолья, когда немногочисленные гости разошлись, свара началась между отцом и этим… дядей Гришей. Закончилась поножовщиной. Озверевший гость вначале истыкал ножом отца, потом подхватил покупку, которую они перед этим обмывали — новёхонький карабин «Тигр» и, обезумев, видно от алкоголя и крови, устроил пальбу по домочадцам уже истекающего кровью хозяина: Витьке, его маме и младшей сестрёнке.

Когда убийца семьи сидел под следствием, семья всем скопом путешествовала положенные им сорок дней по миру, мама Витька, рассказывая Славке об этом, шутила: «Ну, точно цыгане!», и заглянули они тогда в камеру к человеку, лишившему их жизни: сплачивала их не только семейственность, но и общая укоризна убийце — жить бы всем да жить, а их…

Следователь как раз счёл убийцу особо опасным для общества и поместил в отдельную камеру; там и появилась как-то ночью убитая им семья, причём в том виде, в каком их смерть настигла, и стены тюрьмы огласились воплем душегуба. Когда дежурный по изолятору временного содержания заглянул к нему в камеру через глазок, заключённый истошно вопил, указывая куда-то пальцем, и был уже седым. Потом всё же комиссия психиатров признала его полностью вменяемым, и он получил своё пожизненное.

Ну да ладно, это всё уже в прошлом. А теперь у них всех, обитателей кладбища, только настоящее: привязанность к новым их жилищам, к могилкам да полусгнившим телам — земным оболочкам.

Уже стемнело, на небе луна показалась. Ребята сбегали в «татарскую» часть кладбища, где мусульмане похоронены, поздоровались с тётей Гулынат, та им по беляшу дала, у них сегодня какой-то праздник, и родственники усопших натащили на могилы всякой еды, и отправились дальше гулять.

Вон, смотрят, а на могилке Пети-алкаша, когда-то повесившегося, появилось несколько рогатых силуэтов. Это черти пришли с ним ся: споро вытянули упирающегося самоубийцу из могилы, неведомо откуда появилась тележка с оглоблями, хомутом и дугой, Славка такие только в музее при жизни видел. Самоубийцу запрягли в неё, вся компания рогатых погрузилась, и тележка с шумом повезла пассажиров вначале по кладбищу, затем подняла ввысь. Бесы усердно нахлёстывали несчастного хвостами, заставляя двигаться быстрее. Так они издеваются над ним каждую ночь, самоубийцы целиком в их власти.

А вот пара живых прытко идёт к запущенной могиле, стоящей особняком: там дед Сергей лежит. Видно, опять колдуны пожаловали, могилка-то безымянная, и для их определённых дел очень даже пригодна. Дед вылез из могилы, кряхтя, когда его «гости» уже начали своё действо: забормотали что-то, положили на могилу пару раскуренных сигарет, покойник подхватил одну, затянулся с видимым удовольствием, поворчал — мол, слабоват табачок…

Ребята прибежали к своим могилам. Витькина мама ещё не избавилась от привычки живых людей беспокоиться за своих детей, потому они частенько, набегавшись по кладбищу, прибегают «отметиться», как Витькин папа шутит.

Папа и мама Витьки беседовали с тётей Верой, заглянувшей в гости, а её дочка, Ира, играла в «классики» с Ленкой, Витышной сестрой. Тётя Вера с дочкой тут уже несколько лет лежат в одной могиле, разбились на машине, и эту могилку почти каждое воскресенье навещает тётьверин муж, высокий хмурый мужик, весь в чёрном. Зайдёт в оградку с цветами и коробкой конфет, положит на столик, посидит на скамеечке, что — то тихо им скажет, и уходит, ещё более мрачный.

Славка высоко задрал голову: небо звёздное, чистое — красота! И кладбище их большое, и вокруг столько интересного! И безопасно, не то, что в мире живых людей.

После антракта конферансье, поношенная грудастая дама, объявила:

— А теперь выступает лауреат конкурсов… номинант на… — для Виктории все её титулы «заслуженных», «народных» и прочих давно сливались в один неразборчивый звук. Нет, она не чванилась, вовсе не гордилась ими — Виктория Михайлова!

Жидкие аплодисменты прошли по залу, словно рябь по воде, когда Виктория поднялась на сцену. Жидкие… Это её только подзадорило: ну, сейчас…

Она поклонилась публике и уселась на табурет перед роялем. В висках бились обрывки утреннего скандала с взаимными злыми упрёками: «Нам не нужно больше… Как ты не понимаешь, дурачок, ведь ты для меня… Слушай, а помнишь?..» — и предательский комок подкатывал к горлу. Её тонкие пальцы легли на клавиши, и при первых звуках сонаты Листа «Apres une Lecture du Dante» зал…