Александр Чамеев - История с призраком

— Вот уж я-то не замерзну, — откликнулся молодой хозяин. — Я очень тепло оделся. Идемте же!

Голос его прозвучал так повелительно, что привидение задрожало и подернулось рябью. Они отправились в путь, но, пройдя совсем немного, призрак приметно забеспокоился.

— Сударь, вы идете слишком медленно, — пожаловалась дама. — Я замерзаю. Колени у меня так застыли, что я едва передвигаю нога. Умоляю вас, ускорьте шаг!

— Я бы с радостью повиновался, сударыня, — вежливо ответил ее спутник, — но на мне весьма тяжелый и плотный костюм, и потому скорость в сотню ярдов в час меня вполне устраивает. Я даже думаю, что нам стоит присесть вот на этот сугроб и потолковать по душам.

— Ах, нет! Только не это, умоляю вас! — вскричало привидение. — Давайте пойдем дальше, тут я вконец замерзну. Я чувствую, что совсем отвердела.

— А вот ради этого, сударыня, — не спеша произнес молодой Оглторп, с удобством усаживаясь на ледяную глыбу, — я и привел вас сюда. Мы пробыли на воздухе около десяти минут, и впереди у нас еще пятьдесят. Не торопитесь, сударыня, мне того и надо, чтобы вы замерзли.

— Моя правая нога совсем онемела! — в отчаянии воскликнула призрачная дама. — А юбки застыли как цельная льдина. О, милый добрый мистер Оглторп, будьте так добры, разведите огонь, позвольте мне оттаять и высвободиться из этих ледяных пут!

— Ни за что, сударыня. Ни в коем случае. Вы наконец-то попались.

— О горе! — запричитало привидение, и слеза скатилась по его оледенелой щеке. — Помогите мне, заклинаю! Я замерзаю!

— Замерзайте, сударыня, замерзайте! — холодно ответил молодой Оглторп. — Сто три года вы лили воду на моих предков и на меня. Этой ночью состоялось ваше последнее протекание.

— Ах, я все равно оттаю, вот тогда вы поплатитесь! — угрожающе вскричала дама. — Если раньше я была прохладной, приятной влагой, то отныне стану талой водой со льдом!

— Нет, не станете, — возразил Оглторп, — потому что, когда вы превратитесь в ледышку, я отнесу вас на склад, положу в холодильник, и там вы навечно останетесь ледяной статуей.

— Но склады горят!

— Случается, но этот не сгорит ни в коем случае. Он выстроен из асбеста и обнесен огнеупорными стенами, и температура в нем вовеки пребудет четыреста шестнадцать градусов ниже нуля {68} — такой мороз превратит в сосульку любое, даже самое жаркое пламя, — объяснил хозяин имения, с трудом сдерживая смех.

— В последний раз умоляю, сударь, пощадите! Я встала бы перед вами на колени, Оглторп, да только они уже не гнутся. Я заклинаю вас, не-е-е…

В этот миг даже слова замерли на застывших губах водяного призрака, и пробил час ночи. Все его существо сверху донизу пронзила дрожь, и затем луна, показавшись из-за облаков, осветила неподвижную фигуру прекрасной женщины, выточенную изо льда — чистого и прозрачного.

Так был навечно пленен призрак Хэрроуби-холла, побежденный стужей.

Молодой Оглторп наконец-то взял над ним верх, и с тех пор в холодильнике на одном из лондонских складов надежно заперта недвижимая фигура той, что отныне никогда не затопит Хэрроуби-холл своими слезами и морской водой.

Что касается наследника Хэрроуби, победа, одержанная над привидением, прославила его, и эта слава по сию пору бежит впереди него, несмотря на то что прошло уже добрых два десятка лет. Да и неудачи Оглторпа в общении с прекрасным полом давно миновали: он уже дважды был женат и в самом скором времени, до конца этого года, поведет к алтарю свою третью невесту.

Однажды утром, прошлой зимой, я был сражен известием, прочитанным в «Таймс», что мой друг Том Брагдон внезапно скончался от гриппа. Новость меня ошеломила, как удар грома среди ясного неба: я ведь не знал даже, что Том заболел. Не далее как четыре дня назад мы встречались за обедом, и если кто-то из нас нуждался в сочувствии, то это я, поскольку жестокая простуда отравляла мне все удовольствие от анчоусов, филея, сигары, а главное — речей Брагдона, а он в тот вечер был в ударе и говорил еще вдохновенней, чем обычно. Последним его напутствием мне были слова: «Береги себя, Фил! Просто не знаю, что со мной будет, если ты помрешь: мне уже не избавиться от привычки обедать только с тобой и заказывать по две порции каждого блюда, но одному мне с таким количеством не справиться — это ж будет сплошное расточительство!» А теперь он сам ступил в долину смертной тени, {70} я же остался скорбеть в одиночестве.

Я был знаком с Брагдоном лет десять-пятнадцать; все это время он занимался оптовой торговлей и вполне процветал. Мы дружили, но особенно тесно сблизились в последние пять лет его жизни; меня привлекали его честность и искренность, его изумительная фантазия и совершенно оригинальная, как мне представляется, натура — не знаю, кого с ним и сравнить. Он же, вероятно, видел во мне одного из тех немногих, кто был способен его понять, благожелательно отнестись к его странностям, которых имелось немало, в полной мере разделить его причуды и настроения. Это была идеальная дружба.

У нас вошло в обычай совершать каждое лето, как выражался Брагдон, мысленные путешествия: обыкновенно в начале весны мы с ним выбирали для исследования какой-нибудь отдаленный уголок земли. Мы оба прочитывали всю, какую могли достать, литературу об этом месте, проникались его духом, атмосферой, историей, а в августе садились на принадлежавшее Брагдону суденышко с косым парусным вооружением и на неделю пускались в плавание по проливу Лонг-Айленд или по Гудзону, {71} в пути же не говорили ни о чем, кроме местности, выбранной для воображаемого посещения, делились всеми сведениями, какие удалось добыть. Таким способом мы неплохо изучили некоторые интересные места, где ни один из нас не бывал, а вероятно, никогда и не побывал бы, поскольку мне не хватало денег, а Брагдону — времени. Помнится, впервые такой план был предложен Брагдоном, и я сначала ответил скептической усмешкой; однако со временем я оценил причудливость идеи, и первая мысленная поездка (в Белуджистан) {72} так мне понравилась, что я не мог дождаться второй, а впредь с превеликой охотой готовился к нашим ежегодным вылазкам, деля с Брагдоном труды и расходы. Подобным манером мы изъездили весь земной шар, а также одну или две другие планеты: сколь ни увлекательно было посещать в мыслях незнакомые страны, нас ничто не удерживало в общепринятых границах, и там, где не хватало книжных сведений, мы пускали в ход воображение. Билет во Вселенную стоил нам недорого: понадобилось только заплатить капитану нашей яхты, закупить жестянки с провизией на неделю и немного напрячь серое вещество, чтобы вызвать в воображении картины, ни нам, ни кому другому не знакомые. Наши поездки всегда бывали упоительны; однажды мы объездили в мыслях Италию, которой прежде не видели, а впоследствии мне выпала удача осмотреть ее красоты наяву — так вот, воображение далеко опередило реальность.