Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком

– Фу-у-у… Ух-х-х. – Трясёт ладонями, часто моргает, лицо мало помалу приобретает привычное выражение. – Олегыч, там вон… абсент. Налей, будь друг.

Бутылка «Хиллса» стоит на низком стеклянном столике. Гранённая рюмка притулилась здесь же. Мхов шарит глазами, ищет сахар, ложечку, воду.

Клара машет рукой.

– Не-не, ничего не надо. Просто так налей.

Пока Мхов откупоривает бутылку и наливает абсент, Клара вытаскивает из стоящей на полу квадратной деревянной коробки короткую толстую сигару «Коиба робустос», откусывает кончик блестящей гильотинкой, прикуривает от мховского подарка – золотой зажигалки «Ронсон». Приняв от Мхова рюмку, медленно выпивает обжигающий синеватый напиток, отдувается, пыхтит сигарой, окутывается густым ароматным дымом. Мхов по-прежнему молчит; сгорая от любопытства, ждёт объяснений.

– Прости, – наконец говорит она, не глядя на Мхова, – я понервничала.

– Из-за чего? – интересуется он.

– Так… – Клара слегка морщится. – Паспорт этот…

– А что паспорт? Вроде паспорт как паспорт.

– Да… Фотография эта…

– Что фотография? – Мхов старается не давить, словно боится ненароком спугнуть что-то очень зыбкое, ненадолго возникшее в голове у Клары.

– А чьё это фото? – осторожно спрашивает Клара, крутя в тонких пальцах дымящуюся сигару.

– Я знаю не больше, чем там написано, – честно признаётся Мхов. – Я думал, ты что-нибудь скажешь.

Клара рассеянно стряхивает серую колбаску пепла в пепельницу, напоминающую большую вогнутую каплю серебристого металла.

– Что сказать? – Она задумывается. – Испугалась я, вот что.

– Испугалась? Чего? – Мхов снова приближается к ней, усаживается на пол, легко проводит пальцами по тонкой щиколотке.

– Как сказать, чего? – Клара кривит губы. – Именно, что ничего.

Мхов вопросительно глядит на неё.

– Такого человека нет, – раздумчиво говорит Клара. – Вот тебе и всё ничего.

– Ну, правильно. Я ж сказал, что он умер, – дуркует Мхов.

Клара мгновенно разгадывает его нехитрый манёвр.

– Не прикидывайся дурачком, – строго говорит она, – тебе это не идёт.

– Хорошо. Извини, – соглашается Мхов. – Последний дурацкий вопрос. Может, это фото какого-то другого человека? Не владельца паспорта, а просто кого-то похожего на него?

Клара уверенным движением раздавливает в пепельнице окурок сигары, брезгливо нюхает кончики пальцев.

– Послушай, Кирилл. – Она немного форсит. – Это фото не владельца. И не невладельца. И не чьё-то там ещё. У этой фотографии вообще нет этого… прототипа, вот!

Мхов нервно смеётся:

– Живого прототипа, ты хочешь сказать?

– А какого ж ещё?

– Ну, если, например (он глядит на Кларину рюмку), сфотографировать «Любительницу абсента», то прототипом фотографии будет считаться изображение на картине. – Тут Мхова осеняет. – Может, в паспорте тоже репродукция какой-то изображения?

Клара с сожалением на него смотрит.

– Олегыч, очнись! Эту самую «любительницу» Ван Гог рисовал с живой женщины. Я только забыла, как зовут.

– Пикассо, – автоматически поправляет Мхов, думая на самом деле о другом.

– Как?

– «Любительница абсента» – это не Ван Гог, а Пикассо.

– Кирилл! Да что с тобой сегодня! – Клара укоризненно улыбается. – Даже абсент такой есть, он и называется – «Винсент Ван Гог»!

– Знаю. Маркетологи ошиблись, когда выбирали название.

– Вау! Ты серьёзно?! – Клара не на шутку удивлена.

– Вполне. А живопись, коли есть такая охота, изучай не по бутылочным этикеткам, а по альбомам, на худой конец. На «Любительницу абсента» можешь вообще посмотреть своими глазами, всего-то дороги до Питера.

– Я лучше к зеркалу подойду, – надувшись, ворчит Клара.

– Так ты что, – Мхов возвращается к прерванному разговору, – хочешь сказать, что изначальный, живой прототип может… ну… ощущаться спустя, так сказать, несколько последовательных изображений?

– Ага. И не только живой. А даже вымышленный образ, придуманный в чьей-то голове. Потому что любой вымысел состоит из кусочков реальности. Конечно, чтобы увидеть что-то за такими далёкими и сложными образами, нужна большая, очень большая сила. У меня такой нет, я-то точно в этих случаях ничего не увижу. Но какое-то такое тепло или что-то там ещё от реального или вымышленного прототипа чувствуется всегда. А сегодня… Сегодня впервые – пустота. А так не бывает.

– Ну хоть что-нибудь скажи, – просит Мхов, – ну напрягись, мне очень надо. Хоть какие-нибудь ощущения, догадки. Что всё это может означать?

– Ты что, не понимаешь? – устало спрашивает Клара. – Никаких ощущений. Никаких догадок. Ничего. Сплошной мрак, холод. То-то и страшно. А означать это может только то, что за этой фотографией как бы никого, ничего и нигде нет. Но об этом я тебе, по-моему уже говорила, вот.

– Клара, послушай, – Мхов берёт её ладони в свои, заглядывает ей в глаза. Он уже почти ни на что не надеется и продолжает, лишь повинуясь устоявшейся привычке по возможности доводить начатый разговор до конца. – Этот человек приходил в моё казино. Играл. Ходил в уборную. Его видели, с ним общались. Я лично видел его. Своими глазами.

– Кирилл! – взволнованно говорит Клара. – Ну что ты от меня хочешь? Я бы рада тебе помочь. Но я ничего, ничего не могу сказать! Я ж не колдунья, в конце концов, чтобы видеть то, чего нет!

– А кто-то может видеть то, чего нет? – Мхов изо всех сил вцепляется в её последнюю фразу.

– Ну, мой дед, кажется, мог.

– Он умер, я знаю, – торопится Мхов. – А что именно он мог?

– Вау, – Клара в раздумье морщит лоб, – он как-то говорил, что не всё, что здесь происходит, имеет здешнюю причину. Говорил, что на многое влияет что-то, что находится в иных, невидимых мирах. Нет, он называл их по другому… не невидимые, а… непроницаемые, вот.

– Надо же. И?

– И мог видеть и объяснять, наверное, какие-то здешние вещи как порождение нездешних.

– Серьёзно? Например?

– Ну, Олегыч, ну я не знаю! Он меня не посвящал в эти дела, да я маленькая была. Он вообще никого к этому особо не подпускал. У него был свой круг, типа, маги там всякие, колдуны, они где-то собирались тайно, это же всё было в «совке» под запретом. Потом перестали вроде скрываться, но всё равно в семье про эти дела ни гу-гу. А последние годы он вообще замолчал. Так, скажет иногда чего-нибудь, ну, там, смотрит телевизор, президент вякает, или эти кексы в Думе лапшу вешают, и говорит сам себе: «Трансференция убожества!», или ещё что. И как захохочет! И опять молчит.

– Трансференция, говоришь? Ну-ну… – Мхов рассеянно трёт лоб. – Магия, непроницаемые миры… А бабки-то, между прочим, реальные…

– Какие бабки? – оживляется Клара.

– Я ж говорю, реальные, – невесело усмехается Мхов.

И тут звонит его мобильный. Жена просит, просто умоляет послать кого-нибудь, чтоб заехали после семи вечера за сыном в школу. Мол, у Алексея сегодня куча факультативных занятий, а сама она зависла аж в Переделкине у Ольги, а Володе, водителю, ещё везти их в галерею к такому-то, да на презентацию к сякому-то, и он никак не обернётся, и вообще она сегодня приедет поздно, так что уж пожалуйста и так далее и тому подобное.