Наиль Измайлов - Убырлы

С любимыми. Ха.

На часах было 02.45. Опять. Ну и ладно.

Я прижал зайца к щеке и шепнул ему в глупый глаз:

— Quyan, min sine yawatam.

Лег, обнял игрушку и спокойно уснул. Я ведь знал, что теперь все будет хорошо.

Прикольно, да?

— Измайлов, вот ты гад все-таки, — сказала Катька.

Здравствуй, школа.

Я проснулся как по будильнику, который, само собой, не ставил. Сел на диване, позевал, разлепил глаза, убедился, что уже 7.02, так что еще пять минут вздремнуть не получится, встал на вялые ноги, сдержанно гадая, почему у меня болят все мышцы и половина суставов, включил чайник, отдал должное ванной и пошел будить Дильку. И на пороге ее комнаты споткнулся о кота, который, гад, даже не отполз — мявкнул возмущенно и тюкнул меня лапой в лодыжку.

Я вспомнил, что Дильки здесь нет. И папы с мамой здесь нет. И жизни такой, как была, нет.

Я чуть не заплакал, честно говоря, и на всякий случай заглянул все-таки в комнаты к Дильке и к родителям. Вдруг мне вся эта чехарда с отъездами, приездами, драками и многосерийной жутью приснилась. Бывают такие сны — долгие, правдошные и на пятьсот частей, так что не поймешь, проснулся ты или, наоборот, из реальности ненадолго голову выставил.

Я рассмотрел пустые кровати, перешагнул через горы одежды, которые набросал вчера, вздохнул и пошел собираться. Неохота мне было в таком доме весь день проводить. И лишь перед уходом вспомнил, что надо позвонить däw äni. Набрал, насчитал десять гудков, отключился, набрал еще раз, спохватился и побежал. Из школы эсэмэску отправлю. А вот записку сейчас оставить надо.

Ни ручки, ни бумаги не нашлось. Пришлось дербанить сумку и терять время на упихивание обратно всех вылезших потрохов. Еще кот мешал — он не выпускал меня. Сел перед дверью и растопырился.

— Ну ты-то куда, — пробубнил я. — Уйди, опаздываю.

Он поднял лапу.

— Драться будем? Давай вечером, а?

Кот смотрел на меня внимательно и не двигаясь. Я сказал очень убедительно:

— Я ненадолго. В школу сбегаю и обратно. Да не бойся ты, я про тебя больше не забуду. Хочешь, гулять попозже пойдем? А? Засиделся, я понимаю, ты же вольная птица. Шучу, не птица. Сейчас не могу, а вот вернусь, и с собой тебя возьму, по-любому, вот честно. Договорились?

Кот моргнул и растопырился сильнее. Я мягко отодвинул его в сторону, так кот попытался обнять меня всеми лапами, даже шеей зацепился и зашипел, отчаянно так. Я осторожно стряхнул его и выскочил в коридор. Воткнул записку между дверью и косяком, метнулся к лифту и застучал по кнопке вызова. Почти опаздываю.

Почти, говорят, не считается. Правильно говорят. Я еще и в лифте застрял. Кабина со скрежетом дернулась и застыла — как будто перекосившись. Меня, во всяком случае, на стеночку бросило. И свет погас — ме-едленно так.

Я понажимал кнопки, попинал двери, попытался раздвинуть их и высмотреть что-нибудь в щель. Без толку.

Американским героям удобно — они как застрянут, сразу люк в потолке ш-шить в сторону, и по канатам к крыше. Их бы в наши лифты. Чтобы люк поискали и чистенькую шахту, сверкающую серо-синим. Или до диспетчера попробовали бы доораться. О, кстати.

Я подсветил кнопки папиным телефоном, нашел вызов диспетчера, ткнул и прислушался. Динамик внизу панели помалкивал. Я вдавил клавишу и сказал, не отпуская:

— Здрасьте. Я тут это, застрял. Улица…

В динамике зашуршало. Я кашлянул и повторил:

— Здрасьте. Вы слышите?

Шуршание сменилось свистом, бархатным таким, потом выше и тоньше, аж уши заложило. Я сморщился и сообщил по складам:

— Алло, у вас тут…

Динамик рявкнул басом и будто взорвался. Я отлетел, как от толчка и грянул лопатками в алюминиевую стенку. Чуть морковку с телефоном не выронил. В ушах ворочались пустые бочки.

— Вы долбанулись, что ли! — заорал я с обидой. — Убить же можно!

— Убить, — отчетливо сказал женский голос.

Вспыхнул свет. Лифт дернулся и скользнул вниз. Остановился на первом этаже и открылся.

Я шагнул к панели, поднес палец к вызову диспетчера, отдернул его, громко сказал: «Дебилы больные, блин» и побежал в школу. Добежал без приключений, но явно после звонка. Охранник Фагим разбурчался, но я уже проскочил в гардероб, а оттуда усвистал к доске объявлений уточнять расписание. Оно не изменилось, первым география. Я рванул было на третий этаж, но тормознул и вернулся к стенду. Именно в этот миг у верхнего объявления отлепился краешек, который перегнулся и заслонил текст. Я вытянул руку, — она тряслась, — и расправил листок. Уф. Ничего страшного. Обычная глупость: «Внимание! Уборка классов проводится согласно расписаниям, утвержденным в начале учебного года». А мне показалось, что буквы «у», «б» и «р» набраны крупнее остальных. Или не показалось. Е-мое, буду я еще объявы про уборку анализировать.

Я ждал, что урок уже идет — соответственно, графичка Людсанна встретит меня суровым замечанием и велит садиться. А графички не было. Вообще никакого учителя в классе не было.

Я ждал, что раз училки нет, то наши или бесятся потихоньку, или быстро-быстро доделывают домашку — а, на каникулы ничего не задавали, значит, беситься должны. А никто не бесился. Почти все сидели не то что спокойно, а издевательски смирно, и пялились в доску. Три или четыре девчонки — девчонки, елки! — выстроились у последнего окна, что-то разглядывая.

Я ждал, что мой борзоватый, со стуком, заход будет встречен общим ржанием и приветственными криками. Ну это стандарт. Ржать принято всегда, кто бы и как бы ни являлся. А заорать полагалось моим дружбанам — все-таки все каникулы не виделись, пусть для них эта неделя была легкой и быстрой. А никто не заржал и не заорал. Даже Кир с Ренатом так в доску и пялились, типа уравнение в уме решали. Внимание на меня обратила только Катька.

Она отделилась от тыловой группки, заулыбалась загадочно и пошла ко мне, плавно, танцующе — красиво, сказал бы я, если бы не презирал эту дуру, — но удивительно быстро. Я и сообразить не успел, что же такое знакомое она напевает, а Катька уже подошла вплотную. Девочки, когда в разные стороны вырастают, я заметил, любят такие фокусы — подпереть собеседника вторичными признаками и моргать невинно, да наслаждаться тем, как собеседник потеет и разбухает в разных ненужных местах. И очень они теряются, когда потения-разбухания не происходит. Катька, есть у меня такое подозрение, после такой вот неудачи мной и заинтересовалась — и натурально гонять взялась. У меня первый-то раз почти случайно вышел, от растерянности, а дальше западло было отступать. Сегодня тем более.

Я склонил голову набок — к счастью, мы снова переросли всех девчонок в классе, кроме Светки Лоншаковой, — и хотел снисходительно поинтересоваться чем-нибудь, пожестче да побыстрее — а то зашумело-заиграло все внутри, как я ни сдерживался. А Катька сама сделала голову набок, словно дразнясь, качнулась и быстро присела, как будто обнюхивая меня. Мне такая дичь представилась, что я чуть не отшатнулся, прикрываясь руками — сдержался лишь потому, что это был бы смешнющий позор на века. А Катька выпрямилась, улыбнулась удовлетворенно и сообщила: