Наиль Измайлов - Убырлы

— Измайлов, вот ты гад все-таки.

— И тебе привет, родная, — ответил я хладнокровно, в основном от прибалдения в связи с такой встречей. — А обосновать?..

Но она уже отошла все той же пританцовывающей. Я тупо глядел вслед, соображая, действительно ли Катька обнюхивала меня, или споткнулась, допустим, либо пыталась красиво потянуться. И действительно ли Катька подходила, напевая в такт своему подплясыванию не просто что-то знакомое, а песенку про Nail is my love. Ту самую, что я слышал вчера в наушниках, а до того не слышал нигде никогда.

Догнать и спросить, что ли, подумал я, пытаясь выгнать холод из живота. И обнаружил, что холода уже и нет, и что я пялюсь не вслед, а в несколько конкретных точек, прыгая глупыми глазами и мыслями. И Катька это знает, хоть смотрит прямо перед собой. Девчонки всегда про такое знают. Особенно красивые. А Катька сегодня была дико симпотная, как в рекламе или журнале каком. Накрасилась, что ли. Или с весною расцвела.

Ну и цвети по холодку, танцующая магнолия, решил я и силой отвернулся. У меня и так забот по брови. Вспомнить бы еще, какая первейшая.

— Измайлов, ты на урок пришел или постоять здесь немножко? — сухо поинтересовалась Людсанна за моей спиной.

Я поспешно проскочил в класс, повернулся к графичке и поздоровался.

— Здравствуй, здравствуй. Ну и чего застыл? У меня вся спина белая? — осведомилась матичка.

Спину я не видел, а все остальное было не белым, а загорелым и даже блестящим. Людсанна сегодня тоже здорово выглядела, почти как молодая.

Весна, брат, напомнил я себе, торопливо шагая на место. И тут до меня дошло про белую спину. Сегодня ж первое апреля. Все шутят, резвятся и ведут себя странно. День дурака ведь.

Мой день, как выяснилось.

— Измайлов, ты как себя чувствуешь?

— Н-нормально.

— К доске тогда.

Вот этого я, честно говоря, не ждал.

— За четверть я тебе, конечно, четверку поставила, но это, ты же сам понимаешь, аванс.

— Так не задавали же ничего, — пробормотал я неуверенно.

Усомнился: вдруг задавали, а я за всеми хлопотами и выживаниями тупо забыл. Я вопросительно посмотрел на Серого. Серый пялился на графичку — ладно бы преданно, ему с его двойками был смысл прогибаться — так нет, бессмысленно и тупо. Нарывается, нашел время.

Я соседом был, в принципе, доволен. Он не вредный, не умный и не глупый. С Киром прикольней, но нас бы все время из класса выгоняли — вот мы в прошлом году и расселись, стиснув зубы.

До четвертого класса нас пытались сажать «мальчик-девочка». К пятому классу девчонок стало больше просто категорически, и Фарида, наша новая классная, решила не париться. Всем на радость, Катьке на горе.

— Не задавали тем, у кого проблем не ожидается, — назидательно сообщила Людсанна. — А те, у кого трояк еле-еле, должны сами помнить, что надо подтянуться и что материал этого года идет в ЕГЭ. Давай-давай, вперед. Выглядишь ты боевито, оправдывай.

Вперед так вперед. Можно было попробовать надавить на жалость, естественно. Но у Людсанны с жалостью было плохо. А пару если хватать, то лучше в первый день. Больше времени останется, чтобы исправить.

Людсанна тюкнула ручкой в стол, хотя и так было тихо, и поинтересовалась:

— Ну, Измайлов, по какой теме блеснуть желаешь?

Я пожал плечом.

— Природные комплексы ты знаешь, я помню, особенности и ресурсы тоже… Ах, вот, пожалуйста, — у тебя по географии Татарстана двойка и тройка, нет, две тройки было…

— Я ж исправил, Людмил Санна.

— Я помню. Теперь давай убедимся, что исправил как следует, на честную, а не нарисованную четверку. Готов?

Я снова пожал плечом. Был вариант повозмущаться и намекнуть, что разговоры про честность хороши на фоне честных дел, а выдергивание на эшафот в первые учебные минуты штука нечестная — да толку. Графичка — учитель, я ученик. Ей можно всё, меня за всё накажут. И начнут прямо сейчас. Ну и пусть.

— Доложи-ка нам, Измайлов, про биологические ресурсы родного края. Растительный и животный мир, ну и про снежного барса хотелось бы еще разок послушать, если ты не против.

В дальнем углу кто-то хихикнул — странно, что на один голос. Катькин. Обычно данная история вызывает массовый ржач. Очень красиво и честно это, раз за разом человека в ошибку носом тыкать.

С месяц назад графичка ко мне прискреблась не по-людски, и принялась тягать к доске на каждом уроке. А я чересчур положился на теорию вероятности. Ну и не до уроков мне было — мы с пацанами как раз группу пытались организовать, третий и самый упорный раз. Группа так и не срослась, а дневник я украсил так, что мама пригрозила гитару сжечь, комп запаролить, бокс запретить, меня постричь налысо и руки к ногам подтяжками привязать. Разгулялась у нее фантазия в тот вечер, некоторые обещания до сих пор вспомнить боюсь. Зато мою оговорку мне до пенсии поминать будут. Это я животных татарских лесов перечислял, волков, лосей, лис с зайцами там всяких, и внезапно снежного барса приплел. Герб меня попутал. Не зря же там барс изображен, решил я тогда. Молодец, что хоть про крылатость телегу не двинул.

Лажанулся, с кем не бывает-то. У нас тут не биология, а география, в конце концов. Давайте еще грамматические ошибки править или про деление столбиком спрашивать.

— Измайлов, мы ждем.

Я оглядел класс. Все так и сидели как истуканы, даже Катька замерла. И Кир, гад, пялился, не на меня, а за левое мое ухо, на одну из карт России. Хоть бы для приличия учебник открыл и мне попытался показать. Фиг бы я отсюда что высмотрел, но всё развлечение.

Я тоже повернулся к карте биоресурсов, уставился в украшенные зверушками неровные ленты салатного и защитного цвета, которые перекрывали Татарстан с соседними республиками, и деловито спросил:

— Что, просто рассказывать?

Людсанна что-то ответила с ехидцей, а я и не услышал. Болотная полоса упала под ноги, забрызгав меня крупчатыми черными каплями, салатная лента порвалась в клочья, окруженные бурой подушкой падших листьев и черными корявыми ветками, за которыми мелькнули быстрые тени — пятерка волков гнала лосиху и восьмимесячного лосенка, недолго гнала, но шансов у них не было. Я кашлянул и спросил:

— Своими словами можно?

— Хоть какими хотелось бы уже.

— Звери бывают трех видов: одних ест человек, другие едят человека, третьи пытаются не вмешиваться.

Чужой голос чеканил чужие слова, и остановить его я не мог, и загорелая женщина за столом не могла, хоть и попыталась сперва, и странные дети за партами тем более не могли — и, на их счастье, не пробовали. А я говорил, как бурную речку переплывал, каждый гребок — фраза, и пока берега не достигнешь, остановиться нельзя — унесет и ко дну прилепит. И я досказал все, что не хотел, но должен был, и завершил словами: