Джеймс Лавгроув - Дни

– Вот эти! – кричит она. – Немедленно!

– Он меня собирался обслужить, – сердито заявляет один из покупателей, стоящих по соседству. – Разве не так?

Кассир в нерешительности моргает. Он в ужасе, он вот-вот расплачется. Кто стал бы винить его, видя вокруг все эти красные, свирепые рожи?

– А потом – меня, – утверждает еще кто-то.

Продавец жалостно переводит взгляд с одного покупателя на другого. Кого же ему обслужить? Этого – или того?

Линда тянется свободной рукой через прилавок, хватает его за лацкан пиджака и рывком притягивает поближе.

– Обслуживайте меня – иначе с работы полетите!

Это гальванизирует мальчика. Он берет у нее галстуки и карточку, и покупателям с обеих сторон остается только возмущенно разевать рты, руганью, ропотом и косыми взглядами выражая свое негодование. Линда отвечает им уверенной презрительной усмешкой.

Знали бы они, что она впервые в жизни очутилась на молниеносной распродаже! Вот тогда им, пожалуй, и впрямь было бы на что жаловаться.

И пока продавец по очереди проводит сканером по четырем галстукам и вставляет Линдино «серебро» в щелку кассового аппарата, Линда тешит внутри себя теплую, растекающуюся по телу искорку удовольствия.

Да, славно она обошла и уделала других покупателей. У нее к этому настоящий талант.

Полдень застает Гордона в полусогнутом положении, спиной к зеркалу. В каких-то миллиметрах от его лица угрожающе мелькают «иридиевые» карточки. Радужные переливы на их поверхности гипнотически прекрасны. Далеко не так прекрасно пятнышко крови, заметное на ребре одной из карточек. Его крови.

Кровь каплет из горящей и пульсирующей раны на ладони правой руки Гордона, теплая и липкая кровь струится по его пальцам, стекая с их кончиков. Такое ощущение, что рука его рассечена до самой кости, но, как бы ему этого ни хотелось, Гордон не осмеливается рассмотреть порез.

Парочка берлингтонов, загнавших его в угол в тупиковом проходе внутри «Зеркал», с хихиканьем подходит ближе. Их «иридии», исполняя вокруг лица Гордона гипнотический танец кобры, обвевают его щеки легким ветерком. Ему видно, как остро заточены края карточек – до остроты бритвы, – и, представив себе, сколь болезненную рану они способны нанести, он испускает горлом какой-то сдавленный жалобный звук.

Он и не собирался заходить в отдел «Зеркал», в том-то вся страшная ирония его положения. Если бы не та женщина в «Удовольствиях». Если бы не Роза…

И, несмотря на боль и парализовавший его страх, при воспоминании о появлении Розы Гордон ощущает слабоватый, остаточный прилив похоти: на Розе был обтягивающий розовый нейлоновый пеньюар, соблазнительно подчеркивавший изгибы и контуры ее фигуры, легкая ткань струила по обнаженному телу, как дымчато-розовая вода течет по речному руслу из гладких округлых валунов. Он вспоминает, как обольстительно проступали ее темные соски сквозь прозрачную материю, вспоминает пьянящий аромат ее улыбки и то, как смело она взяла его за руку и сказала, словно учительница – школьнику: «Ну, пошли, посмотрим, что нам с тобой делать». Эти слова обрушились на его сознание целой лавиной образов – и возможностей. Он помнит все это очень отчетливо, хотя теперь кажется, что с тех пор прошло не несколько минут, а целая вечность.

Он и в отдел «Удовольствий» тоже не собирался заходить, но приглушенный красный свет, лившийся от входа, обратил на себя его внимание, когда он проходил мимо, а сладковатое дуновение благовоний пробудило в нем любопытство и завлекло внутрь. Теперь, задним числом, ему кажется, что на лице охранника, стоявшего возле входа наготове, было написано какое-то многозначительно-понимающее выражение.

Понятия не имея о своем местонахождении, к тому же оставшись без карты-схемы магазина. Гордон поначалу никак не мог взять в толк, что же продают в этом отделе. Перед ним вплоть до противоположного входа тянулись две длинные голые стены, разделенные перегородками, с дверьми, занавешенными полосками бус, по обе стороны, расположенными через равные промежутки. Что-то вроде кабинок. Такие же ряды уходили вправо и влево. Продавцов поблизости не было видно, и, если бы не едкий ароматический дым, струящийся из нарядных серебряных курильниц, свисающих с потолка на серебряных цепях, Гордон решил бы, пожалуй, что этот отдел заброшен или находится в стадии переделки.

Он уже собирался вернуться и спросить охранника, куда это он попал, как вдруг до него донеслись сдавленные звуки сразу из нескольких кабинок. Сначала он подумал, что это пыхтят и отдуваются люди, пытающиеся примерять одежду, которая мала им на несколько размеров. Теперь это кажется смешным, но тогда он совершенно искренне так подумал и решил, что кабинки – это примерочные, и в каждой из них находится по толстяку, силящемуся втиснуться в одежду, предназначенную для кого-то более стройного. Такая догадка казалась вполне осмысленной. И лишь прислушавшись к звукам еще немного. Гордон понял, что после каждого пыхтенья слышится ответное пыхтенье, после каждого вздоха – ответный вздох: ритмичная, гортанная строфа и антистрофа, которые изредка перемежались вскрикиваньями, стонами и непристойностями.

Когда до него наконец все дошло, та спокойно-рассудительная частица его ума, которая обычно взвешивает риски при займах и подсчитывает проценты прибыли, философски заметила: Ну, это же просто бизнес, как и все остальное, правда? Эквивалентный обмен товаром, – а одновременно внутри него шевельнулось своевольное и распутное желание.

Он даже не почувствовал, что та женщина стоит рядом, пока она не обратилась к нему со словами: «Добро пожаловать в отдел «Удовольствий». Та женщина в просвечивавшем розовом, цвета гвоздики, пеньюаре. Она взяла его за руку и заговорила, и от ее слов водопадом прорвало поток давно сдерживаемых фантазий: все позы, которые он ни разу не испробовал с Линдой, все действия, о которых он никогда не осмеливался ее попросить, все подвиги, о которых он, обливаясь потом, читал в книжках и журналах, но которые никогда не совершал сам в своей небогатой сексуальным опытом жизни. Ослепленный широтой горизонтов, внезапно распахнувшихся перед ним, потерявший голову от крепкого аромата благовоний, Гордон кротко позволил женщине повести себя вдоль левого ряда кабинок и увлечь в одну из них. За ним с треском сомкнулись занавески из бусин, и он увидел узкую односпальную кровать, стол, ломившийся от всевозможных смазочных и антибактериальных средств, от резиновых приспособлений будоражащих форм, и кассовый аппарат, встроенный в стенку, смежную с соседней кабинкой и содрогавшуюся от бурной активности, происходящей по другую сторону.