Энн Райс - Слуга праха

Зурван тяжело вздохнул.

«А сейчас я должен отдохнуть. Путешествие было слишком утомительным, ведь я всего лишь человек. Иди погуляй по городу. Оставайся во плоти, ходи, смотри и действуй как простой смертный. Не пытайся проникать сквозь двери, дабы не пугать окружающих. А если духи станут приставать к тебе или оскорблять, прогони их либо кулаками, либо силой своего гнева. Позови меня, если будет нужда. А теперь ступай».

Я с радостью выслушал приказ, поспешно встал и направился к двери, однако голос Зурвана заставил меня остановиться.

«Ты самый могущественный дух из всех, кого я встречал. Достаточно лишь взглянуть на тебя в этих великолепных голубых с золотом одеждах, на твои блестящие волосы, ниспадающие на плечи, и сомнений не остается. Видимому или невидимому, призрачному или во плоти — тебе по силам абсолютно все, для тебя нет ничего невозможного. Ты стал бы совершенным орудием зла».

«Но я не желаю им становиться».

«Помни об этом. Помни всегда. Тебя создали дураки и неумехи, которые сделали все неправильно, а потому ты превратился в гораздо более могущественного духа, чем хотел бы любой маг, ведь ты обладаешь тем, что есть у людей…»

Я разрыдался так же внезапно и неудержимо, как в прошлый раз.

«Ты говоришь о душе? — с трудом выдавил я сквозь слезы. — У меня есть душа?»

«Этого я не знаю. — Зурван покачал головой. — Я имел в виду другое. Я говорил о том, что у тебя есть воля, свободная воля».

Зурван лег и закрыл глаза.

«Принеси мне что-нибудь, когда вернешься, — попросил он. — Что-нибудь неопасное».

«Цветы, — предложил я. — Прекрасный букет цветов, растущих у стены, возле ворот и в саду».

Он рассмеялся.

«Согласен. Да, и еще: прояви благосклонность к смертным. Не обижай их. Даже если они примут тебя за обыкновенного человека и станут оскорблять, не причиняй им вреда. Будь терпелив и добр».

«Хорошо. Обещаю». — С этими словами я отправился в путь.

— Пятнадцать лет Зурван учил меня, но все его уроки подтверждали и углубляли те знания, что я получил в первые три дня. И сейчас я несказанно рад, что помню их во всех подробностях и столетия спустя. Я хочу передать тебе все, до мельчайших деталей. Хвала Господу, теперь мне открыта в памяти и моя смертная жизнь, и бессмертное существование, и я могу соединить между собой отрывочные воспоминания, это… Это больше, чем просто отклик на мои молитвы.

Я заверил Азриэля, что понимаю его состояние, но больше ничего не добавил, поскольку жаждал продолжения повести.

— Итак, с разрешения Зурвана я сохранил плотский облик и отправился на прогулку. Вернулся я в полночь или даже позднее, когда маг призвал меня обратно. Как и обещал, я принес учителю прекрасные цветы — в огромном букете не было ни одной пары одинаковых, — опустил их в вазу с водой и поставил на столик для письма.

Зурван заставил меня во всех подробностях изложить, что я видел и делал. Я описал ему каждую улицу Милета, которую прошел; поведал о желании проходить сквозь стены и о том, как, помня запрет, сумел преодолеть соблазн; о том, как долго не мог оторвать взгляд от судов в бухте, как прислушивался к разноязыкой речи людей на берегу. Рассказал я и о мучившей меня временами жажде, которую утолял водой из фонтанов, не зная, что произойдет со мной, и о том, как вода наполняла мое тело, но попадала не во внутренние органы, которых у меня не было, а непосредственно в каждую клеточку тела.

Маг слушал меня очень внимательно.

«И каково твое впечатление? — наконец спросил он. — Какие выводы ты сделал?»

«Это было великолепно, — ответил я. — Необыкновенной красоты храмы. И мрамор, повсюду восхитительный мрамор. Здесь живут дети самых разных народов. Никогда прежде мне не доводилось встречать столько греков. Я долго прислушивался к философскому спору, разгоревшемуся в компании афинян, — он показался мне забавным и интересным. Конечно, я не мог пройти мимо персидского храма и даже был допущен внутрь, а потом и во дворец — наверное, мой облик произвел благоприятное впечатление. Я долго бродил, осматривая недавно возведенные постройки, напоминавшие мне о прежней жизни. Потом я направился к греческим храмам: меня восхитила их величина и воздушность, белоснежная отделка, а главное — жизнерадостность греков, которые, как выяснилось, еще менее походят на вавилонян, чем я предполагал.»

«Скажи, — перебил меня Зурван, — есть ли что-то, о чем тебя особенно тянет рассказать? Что-то, пробудившее в тебе гнев или печаль?»

«Не хочу тебя разочаровывать, но я такого не припомню. Повсюду я видел только красоту. Вот взгляни на эти цветы, посмотри, какие удивительные краски! Да, время от времени мне являлись духи, но я не обращал на них внимания, и они исчезали, а глазам моим снова представал яркий мир живых. Мне нравились многие вещи, и я жаждал обладать ими. Более того, я знал, что могу безнаказанно украсть любое украшение. Я даже обнаружил в себе способность усилием воли притягивать драгоценности — нужно только остановиться недалеко от них. Но я вернул все, что взял. А еще я нашел в карманах деньги и золото, хотя понятия не имею, как они там оказались».

«Я положил их туда, — пояснил маг. — Ну, что еще? Что еще ты видел или чувствовал? Что тебя удивило?»

«Греки, — ответил я. — Они столь же практичны, как и люди моего народа… Хотя теперь я не знаю точно, к какому племени принадлежал… Они следуют этике, причем не религиозной, не в смысле поклонения богам. Их нравственность не только в том, чтобы не угнетать бедных, помогать слабым и делать все во славу богов, нет, это нечто другое… нечто такое… такое…»

«Абстрактное, — закончил за меня маг. — Нечто неощутимое, не поддающееся объяснению и далекое от своекорыстия, заботы только о собственных интересах».

«Да, именно так, — согласился я. — Их законы касаются правил поведения, не обусловленного религией. Тем не менее они не отличаются особой душевностью и совестливостью и бывают жестоки. Но разве это не свойственно всем народам?»

«На сегодня хватит, — сказал Зурван. — Я узнал то, что хотел».

«А что ты хотел узнать?»

«Ты не испытываешь зависти к живым».

«А почему я должен ее испытывать? Я бродил весь день и совершенно не устал, только иногда хотелось пить. Никто не может причинить мне вред. Так с чего мне завидовать живым? Напротив, мне жаль их, ибо впереди их ожидает участь жалких, несчастных духов или демонов. Лучше бы им родиться заново и стать такими, как я. Но я понимаю, что все они… как ты сказал… обречены быть вечно привязанными к земле… К тому же…»

«К тому же — что?»

«Я не помню себя живым. Знаю, что был им, — ты… или я сам… говорил об этом. Точнее, мы оба знаем это, мы вспоминали о проклятой табличке и неумело проведенном обряде, но… я совершенно не помню себя живым. Не помню, как испытывал боль, обжигался или падал, как шла у меня кровь… Кстати, ты прав, я не нуждаюсь во внутренних органах, и если вдруг пораню себя, кровь может потечь, а может и нет — зависит от моего желания».