Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

– Пегас, топчи её!

Жеребец вознёс надо мной копыта. Каждое было размером с блюдо для жертвоприношений, каждое подковано шипастой бронзовой подковой…

Когда я уже не могла двигаться, герой приблизился. Пнул ногой. Я слабо зашипела. Не уверена, что он расслышал. Взяв крепкий камень, мой истязатель опустился на одно колено и заговорил, издевательски укладывая фразы гекзаметром:

– Не сладко быть битой тебе, о Химера? Зачем разоряла посевы ликийцев, зачем пожирала мужей многохрабрых?

– Они… сами… винова… ты… – простонала я.

– Ты лжёшь, о чудовище, лжёшь перед смертью. За это два нижних клыка тебе выбью, Химера. Чтоб больше не смела хватать – ни людей, ни животных. Да ты и не сможешь, издохнешь сегодня как падаль.

– Падаль… уже… мертва… чурбан…

Юноша расхохотался.

С камнем у него, конечно, ничего не получилось. Тогда он приказал Пегасу встать мне на шею ногой, вырвал из раны копьё и начал орудовать им. Зубы у меня, к несчастью, сидят крепко. Герой кряхтел, грязно ругался (Иобат! Иобат!), напрочь забыв о гекзаметре, и даже пару раз звучно пукнул от натуги. Я ждала беспамятства или смерти, но ни то, ни другое почему-то не наступало. В конце концов, разодрав мне все дёсны, и кажется, сломав нижнюю челюсть, он добился своего. Сжал трофей в кулаке, вскочил на крылатого коня и воскликнул с пафосом:

– Запомни же имя моё перед смертью. Я Беллерофонт, сын Главка, наследник Сизифа.

– Иди… к Аиду… дикарь… – пробормотала я и наконец-то потеряла сознание.

Очнулась в темноте. Звёзд было почти не видно. Лишь Луна, дрожа и двоясь, плыла в разрывах облаков – и не скопления насекомых рисовались теперь на её жёлтом лике, а всадник, пронзающий пикой мерзкое чудище. Всё тело ломило, будто я попала под камнепад. Раненое копьём плечо невыносимо пылало – оно уже изрядно распухло и, определённо, начинало нарывать. Пергамент крыльев прорван во многих местах. У хвоста был напрочь отрублен кончик – змеиная голова. Теперь я больше никогда и ничего не «почую задницей». Но самое противное: зубы. Вернее, их отсутствие. Представляю свою улыбку сейчас.

Я собралась с силами и поползла домой. Копытца срывались с острых камней, за гриву и крылья цеплялись липучие вьюнки да колючки. В мутящемся сознании промелькивали какие-то странные видения. То здоровенный мужик, убивающий повзрослевшего Лёвушку и снимающий с него кожу, чтоб набросить себе на плечи. То сверкающий золотом слепень, который садится на шею белому крылатому Пегасу. То ослепший, хромой, наполовину безумный старик Беллерофонт, бредущий по Элладе, повторяя одни и те же слова: «Я был благочестив. За что наказан? Коль есть во вселенной боги, они жестоки». По-моему, я повторила эти слова вслух. Ползти, зная, что судьба моего обидчика будет столь безрадостной, стало легче. Но может, лёгкость была только кажущейся, одним из проявлений горячки? А потом сильные руки подхватили меня, и голос Тифона, моего милого папеньки, прогремел:

– О, Тартар! Кто посмел это сделать, дочка?

– Человек, которого я не стала убивать и есть, – прошамкала я в ответ. – Помнишь моё обещание, что тот, девятый в медной полумаске, будет последним? Передай маме, её дочь сдержала слово. Химера больше не людоед.

После чего тихонько вздохнула и закрыла глаза.

Напоследок мне пригрезилась ещё одна картина: я сама, вскармливающая глубоко под землёй крошечных химер, моих точных подобий, грудным молоком и поющая им колыбельную. «Годы, эпохи, эоны пройдут, вас квадрильон народится. Купно на землю химеры взойдут, царство людей прекратится».

Я чувствовала, что этот сон – вещий.

Крик, полный ужаса и скорби, заставил её вздрогнуть. Половник выскользнул из пальцев и плюхнулся в кастрюльку с соусом. Горячие кроваво-красные капли брызнули во все стороны, обожгли руки и лицо.

– Боже праведный! – Она сунула пострадавший больше других палец в рот. – Эти дьяволята в гроб меня сведут!

Крик повторился. Голосили двое, мальчик и девочка, и непохоже было, что они забавляются. Уж не пожар ли устроили? Вчера она обнаружила в столе у мальчишки полдюжины рождественских шутих, и кто знает, были ли они последними. Или – у неё защемило сердце от недоброго предчувствия – снова привидение? О, только не это.

Она сняла соус с огня и, вытирая большие руки о передник, грузно, но быстро пошагала в детскую.

Окно было распахнуто настежь, занавески (ну, так и есть – одна прожжена; и дыра-то преогромная!) полоскал ветер, а на полу возле кровати, странно запрокинув голову, из-под которой расплывалась тёмная лужа, лежал человек.

То, что это труп, фрекен Бок поняла за мгновение до того, как жутко и страшно завыла псина Малыша…

– Это не я, не я! – плаксиво повторял Малыш, размазывая по лицу кровь и слёзы. От него как обычно пахло косметикой. Кремом каким-то, что ли? На полке в ванной стоял целый батальон недешёвых средств по уходу за кожей, принадлежащих фру Свантессон. Гели против морщин, маски от старения и солнечных лучей с УФ-фильтром и тому подобная продукция. Будь фрекен Бок мамашей Малыша, ей-ей отшлёпала бы, чтобы не переводил дорогущих притираний. Да и невместно мальчику мазать лицо, будто кокотка.

– Но мой дорогой… – Фрекен Бок изо всех сил пыталась сохранить хладнокровие, потому что знала: стоит ей лишь чуточку расслабиться, катастрофа тотчас приобретёт масштаб всешведской. Собственные истерики пугали её сильнее, чем угроза загрязнения мирового океана химическими отходами, русские ядерные подлодки во фьордах и даже новое появление сестры Фриды на ТВ. К счастью, сохранять выдержку ей покамест удавалось. Во всяком случае, девчонка – как её там, Гунилла, что ли? – льнула именно к ней; доверчиво, точно цыплёнок к надёжному материнскому боку. Тельце Гуниллы била крупная дрожь, но она, по крайней мере, не орала как резаная. Зато чёртов мальчишка ныл и ныл, не переставая. Фрекен Бок повысила голос:

– …Но мой дорогой, ведь это твоя мордашка и руки в крови. А горло несчастного разорвано так, что нельзя исключить применение зубов.

– Я объясню, я всё объясню. – Малыш приоткрыл рот, точно задыхаясь, и сделалось заметно, что передние резцы у него отсутствуют.

– Да уж постарайся, – смягчившись, сказала домоправительница: она вспомнила, как Малыш совсем недавно показывал ей спичечный коробок с выпавшими молочными зубами.

– Он уже лежал, когда я вошёл. Мы как раз прятки затеяли. Гунилла водила, поэтому сидела в ванной и считала до ста…

– До триста пятьдесят, – неприятным голосом уточнила девочка.