Кэтлин Киттредж - Железный шип

Опасливо подняв дневник, я пролистала страницы. Все до одной были густо исписаны, поля кишели пометками другого цвета, чем текст. Имелись здесь и картинки: зарисовки костей, птичьих крыльев, символ вроде того, что остался у меня на ладони — я сравнила, поднеся ее к бумаге, — чертежи и схемы, такие сложные, что у меня зарябило в глазах почище чем от листов «Машинерии».

Вернувшись к началу, я принялась читать, и голос отца донесся до меня из прошлого.

7 января 1933 года

Комната вновь замерцала по углам, проявляясь серебристо-серой светолентой воспоминаний. На этот раз я не стала прерывать их.

На страницах настоящего дневника я постараюсь дать правдивый и скрупулезный отчет о своем пребывании на посту Блюстителя Врат, писал Арчибальд. Мой предшественник и отец, Роберт Рэндалл Грейсон, подарил мне эту тетрадь в ознаменование наступления Нового года. Я достиг совершенных лет и принимаю на себя обязанности отца, в чем дал присягу, скрепленную клятвой. Мой Дар проявился, и я не могу долее пренебрегать ими. В числе прочего мне надлежит вести записи обо всем происходящем. Я наложил заклятие на дневник, чтобы последующие Блюстители способны были ознакомиться с моими воспоминаниями и восстановить события, приведшие к завершению моего пути и повествования, и могли извлечь из них некоторые уроки; для прочих же они останутся недоступны.

Мое мастерство все еще оставляет желать лучшего, и записанные воспоминания получаются бледны и безжизненны, но я полагаю, этого будет достаточно. Должен признаться что, по мере приближения моего восемнадцатилетия, меня не раз посещали сомнения точно ли я унаследовал Дар предшествующих Блюстителей. Видя власть моего брата, Йена, над воздушной стихией и господство нашего отца в отношении камня я то и дело спрашивал себя — есть ли мне место в этом кругу?

Так у меня еще и дядя где-то имеется, с нарастающим волнением осознала я. Не только отец, но и другая родня. Мечта каждой сиротки — вернуться в лоно любящей семьи, богатой и влиятельной, где тебя примут, нарядят в красивые платьица, и все в жизни станет легко и просто.

Мои мысли уже уносились в неведомые дали, когда суровая реальность вернула меня с небес на землю. В подобных семьях не держат потайных комнат, битком набитых книгами, и не говорят о магии так, словно та и впрямь существует, словно весь род живет ей и дышит.

Я перевернула страницу, и серая фигура вновь возникла в лучах света. Теперь я уже не выпустила книгу из рук. В ладони, там, где была отметина, что-то дернуло, но я не двинулась с места, наблюдая, как развертываются передо мной воспоминания, рождающиеся из дневника отца. У меня на глазах юноша — наверняка не кто иной, как сам Арчибальд, — торопливо писал в тетради, прерываясь только, чтобы поправить съезжающие на нос полукруглые очки.

— Арчи! — донесся такой же призрачный голос снизу, из библиотеки. — Пора! Надевай пальто и ботинки и приготовься!

Юноша, вздохнув, лизнул перо и закарябал еще быстрее.

Я должен принести свои клятвы при полной луне. Клятвы на крови. Обеты, к которым так жаждет приобщиться Йен и которые внушают такой ужас мне.

Никто, кроме меня, не раскроет страниц этой рукописи до самой моей смерти, и потому я доверяю им мои истинные чувства: я со страхом жду предстоящих кровавых ритуалов, встречи с Добрым Народом, мига, когда сети Дара опутают меня. Меня пугают всевидящие глаза Народа, проникающие в самые сокровенные мои тайны. Я не боюсь боли, сопровождающей инициацию, но меня приводит в трепет одна мысль о том, чтобы обнажить свой разум, раскрыть в себе бездонный источник и позволить Дару свободно струиться в моих жилах. Я боюсь, что он сожжет меня изнутри, что я обращусь в ничто, в прах и пепел, который развеет по ветру.

Перевернув страницу, я с удивлением увидела, что следующая запись сделана почти двумя месяцами позже.

28 февраля 1933 года

Итак, теперь я четырнадцатый Блюститель Врат. Я несу в себе мудрость Железного Кодекса, и кровь моя пролилась на Веяльный камень.

Воспоминания моего отца предназначались не мне, это было ясно. Я весьма отдаленно представляла, о чем идет речь, но достаточно, чтобы понять — в Лавкрафте ни отец, ни любой, кто знал о его делах, не избежали бы Катакомб.

Завтра восходит полная луна. Она призовет Народ под свой губительный взор, и я должен буду, впервые в качестве Блюстителя Врат, принять их помощь.

Серая фигура отца возникла посреди верхней библиотеки, которая выглядела куда аккуратнее, чем та, где сидела сейчас я. Протирая очки о жилет, он то и дело поглядывает на карманные часы. На нем не измятые рубашка и брюки, а костюм, в котором Арчибальд явно чувствует себя не очень уютно — рука все время нервно поправляет галстук, словно перед свиданием.

Большие часы внизу пробили полночь, и отец шагнул к чердачному окну. Я двинулась следом за мерцающей полупрозрачной фигурой и увидела, как из темноты сада возникли три бледных силуэта с лицами, закрытыми белыми капюшонами. Они походили на членов какого-то друидского культа — профессор Лебед рассказывал нам о них в классе. Академия, преподаватели — теперь это казалось до странности далеким и чужим. Всю жизнь они внушали мне, что подобных вещей не существует, не может существовать, но вот у меня на глазах восстал из книги призрак моего отца. Так, значит, и написанное им должно хотя бы отчасти быть правдой?

В Аркхеме пропала девушка, продолжал отец на той же странице. Уже третья — две исчезли еще до того, как сменился год, с промежутком в несколько месяцев. Спальни заперты, окна покрыты сажей и серой. Вся мудрость Кодекса не смогла мне помочь, и мой долг обратиться к Народу. Я должен принести им жертву в уплату, если хочу спасти этих девушек или, правильнее сказать, девочек — они еще почти дети.

Сцена передо мной мигнула, показывая кусок сада за Грейстоуном. Отец, поклонившись бесстрастно смотрящим на него трем фигурам, протягивает им фотографию, и бледная рука, высунувшаяся из-под плаща, берет ее.

Как я снова и снова вынужден признаваться на этих страницах, я не знаю, с чем сталкиваюсь, заключая подобные сделки. Я видел ужас, рыщущий по Земле Шипов. Его зубы перемалывают кости, а крики пронзают сны. Вечно голодный, он крадется на мягких лапах с железными когтями, и в черные свои часы я страшусь, что это я — его добыча и рано или поздно он насытится, пожрав мой рассудок.

На следующей странице был рисунок, который отличала та же точность и скрупулезность, что и записи дневника. Быть может, мы с отцом и не были похожи внешне, но что нас точно объединяло, так это педантичное внимание к деталям. Настроение у меня немного поднялось. Чернильная фигурка на бумаге выглядела знакомой — жупало с соломенными волосами и телом из мешковины, невероятный рот зашит грубой нитью, так что тварь способна только высасывать жизненную силу у спящих. Однако аккуратная надпись под когтистыми ступнями разительно отличалась от того, что говорили броские строки листовок, расписывающих ужасы некровируса, который может превратить человека в одно из этих жутких существ.