Питер Страуб - Дети Эдгара По

Спрейк подскочил и затравленно обернулся, точно ожидая, что ему придётся на это отвечать.

— Это радио, — успокоил я его.

Он уставился на меня, как на сумасшедшего, и прошло некоторое время, прежде чем он вернулся к разговору.

— Вы знали, что делали. Вы получили то, чего хотели, и вас никто не обманул.

— Да, — устало признал я.

Мои глаза болели, хотя в пути я поспал, а проснувшись, — как раз когда кембриджский поезд подползал к Лондону — увидел газетные листы, кружившие у верхних этажей большого офисного здания, словно бабочки у цветка.

— Я это понимаю, — сказал я. — Так вопрос не стоит. Но мне хочется их как-то успокоить…

Спрейк не слушал. Полил довольно сильный дождь, и туристы — в основном вышедшие из музея немцы и американцы, — повалили в бар. Все выглядели одетыми с иголочки. «Тиволи» наполнился паром кофейных машин, воздух стал тяжёлым от запаха мокрых пальто. Люди в поисках свободных мест то и дело тёрлись об наши спины, бормоча: «Простите. Извините, пожалуйста». Спрейк скоро разозлился, хотя, по-моему, вежливость бесила его больше, чем толчки.

— Дерьмо собачье, — громким, спокойным голосом произнёс он; когда мимо него, один за другим, протиснулась целая семья, он добавил:

— Три поколения кроликов. — Никто, кажется, не обиделся, хотя все его наверняка слышали. Вымокшая насквозь женщина в бордовом пальто вошла, беспокойно повертела головой в поисках свободного места, ничего не нашла и поспешно вышла.

— Сука бешеная! — крикнул Спрейк ей вслед. — Катись отсюда. — И с вызовом оглядел прочих посетителей.

— Думаю, нам лучше поговорить наедине, — сказал я. — Может, у тебя?

Он двадцать лет занимал одну и ту же квартиру над книжным магазином «Атлантида». Я видел, что ему не хочется вести меня туда, хотя это было совсем рядом и я уже бывал у него. Сначала он пытался сделать вид, что внутрь трудно попасть.

— Магазин закрыт, — сказал он. — Придётся идти через другой вход. — Потом добавил: — Я не могу вернуться туда ещё час или два. Я там прошлой ночью кое-что делал, а значит, там может быть небезопасно.

Он ухмыльнулся.

— Ты знаешь, о чём я, — сказал он.

Иных объяснений я от него не добился. Царапины на его запястьях напомнили мне, в какой панике были Лукас и Энн, когда я в последний раз говорил с ними. Я тут же решил во что бы то ни стало заглянуть в его комнату.

— Если ты не хочешь возвращаться туда сейчас, — предложил я, — можно поговорить в музее.

Около года тому назад, работая в собрании манускриптов, он перевернул страницу «Английских хроник» Жана де Ваврена [31] Жан де Ваврен (ок. 1398 — ок. 1474) — французский военный, дипломат, историк. — загадочной книги, полная версия которой так никогда и не была найдена, — и увидел миниатюру, на которой в странных, неестественных оттенках синего и зелёного была изображена коронационная процессия Ричарда Львиное Сердце. Часть её шевельнулась; какая именно, он так и не сказал. «Если это коронация, — почти жалобно писал он мне тогда, — то почему четверо мужчин несут гроб? И кто это шагает под балдахином — с епископами, а не с ними?» После этого случая он старался по возможности обходить музей стороной, хотя его высокие железные ограждения неизменно были видны в конце улицы. Он уверял меня, что им овладели сомнения в аутентичности некоторых объектов средневековой коллекции. На самом деле он их боялся.

— Там будет спокойнее, — настаивал я.

Он ничего не отвечал, но, сгорбившись над «Чёрч таймс», глядел на улицу, с силой сжимая перед собой руки. Я видел, что он думает.

— Вот дерьмо гадское! — сказал он, наконец, и поднялся. — Ладно, пошли. Там уже всё равно должно было проветриться.

Дождь капал с голубого с золотом фасада «Атлантиды». На нём висело выцветшее объявление: «Закрыто на капитальный ремонт». Стеллажи из окон убрали, но несколько книг всё же оставили, для вида. Сквозь покрытое сыростью зеркальное стекло я разглядел классический «Словарь символов и образов» де Вриса. Когда я показал его Спрейку, он лишь смерил меня презрительным взглядом. Он искал ключи. Внутри магазина пахло пилеными досками, свежей штукатуркой, краской, но уже на лестнице всё перебивал запах готовки. Однокомнатная квартира Спрейка, довольно большая, занимала верхний этаж, два её незашторенных подъёмных окна глядели в разные концы улицы. Тем не менее в ней почему-то всегда не хватало света.

Из одного окна были видны мокрые фасады Музеум-стрит, ярко-зелёные отложения на карнизах, лепные свитки и гирлянды, посеревшие от голубиного дерьма; из другого — кусок почерневшей башни с часами на церкви Св. Георгия в Блумсбери, копия могилы Мавзола [32] Мавзол, или Мавсол, — царь Карии в 377–353 гг. до н. э., чей великолепный надгробный памятник в Галикарнасе был назван мавзолеем и причислен в древности к чудесам света. ( Прим. пер. ) , мрачная на фоне быстрых туч.

— Однажды я слышал, как эти часы били двадцать один раз, — сказал Спрейк.

— Могу поверить, — сказал я, нисколько не веря. — Как, по-твоему, мы могли бы выпить чаю?

С минуту он молчал. Потом рассмеялся.

— Я не буду им помогать, — сказал он. — Ты это знаешь. Да мне бы и не позволили. Всё, что делается в Плероме, — необратимо.

— Всё это было и прошло двадцать лет назад, Энн.

— Я знаю. Я это знаю. Но…

Она вдруг умолкла, а потом приглушённым голосом сказала:

— Ты не можешь зайти сюда ненадолго? На одну минуточку?

Дом, как многие в Пеннинах [33] Пеннины — невысокие горы в северной Англии и южной Шотландии. ( Прим. пер. ) , был встроен прямо в склон холма. Почти вертикальный земляной срез, сделанный специально для этого, был на высоту двадцати-тридцати футов облицован сложенными без раствора камнями, чёрными от сырости даже в середине июля, припудренными лишайником и украшенными папоротником, словно дикий утёс. В декабре вода текла по ним день за днём, и, собираясь в каменном жёлобе внизу, наводила на мысль о неплотно закрытом на ночь кране. Вдоль всей задней стены дома шёл проход шириной фута в два, не больше, заваленный осколками черепицы с крыши и другим мусором. Мрачное местечко.

— Всё в порядке, — сказал я Энн, которая озадаченно вглядывалась в густеющие сумерки, склонив голову набок и поднеся полотенце ко рту так, словно боялась, что её сейчас стошнит.

— Оно знает, кто мы, — прошептала она. — Несмотря на все меры предосторожности, оно всё равно помнит нас.

Она вздрогнула, усилием воли оттащила себя от окна и начала так неловко лить воду в фильтр кофеварки, что я положил руку ей на плечи и сказал:

— Слушай, иди лучше посиди, а то ошпаришься. Я здесь всё закончу, а потом ты расскажешь мне, в чём дело.

Она колебалась.

— Ну, давай же, — настаивал я. — Ладно?