Говард Лавкрафт - Некрономикон

Потом в густеющих сумерках он услышал голос из прошлого: голос старого Бениджи Кори, наемного работника его двоюродного дяди. Разве не умер старик Бениджа лет за тридцать до этого? За тридцать лет до чего — сколько прошло времени? Где же это он пробыл? Что странного в том, что старик Бениджа зовет его — не дозовется этого седьмого октября 1883 года? Уж не загулялся ли он дольше, чем ему позволила тетя Марта? Что это за ключ у него в кармане куртки, где бы следовало быть маленькой подзорной трубе, два месяца назад подаренной ему отцом на девять лет? Не нашел ли он ключ дома на чердаке? Не размыкает ли он ту загадочную арку, которую его острый глаз проследил среди зубчатых камней в глубине той внутренней пещеры позади Аспидовой норы на холме? Это было то место, что всегда сопрягалось со старым Эдмундом Картером-колдуном. Люди туда не ходили, и никто, кроме него, не заметил и не протиснулся через заглушенную корнями расщелину в ту огромную мрачную нутряную полость с аркой. Чьи руки изваяли то подобие арки в толще скалы? Руки старого Эдмунда-колдуна — или тех других, вызванных его заклинаниями и послушных ему?

В тот вечер маленький Рендольф ужинал с дядей Крисом и тетей Мартой в старой усадьбе с двускатной кровлей и высоким гребнем.

На другое утро он убежал спозаранку через кривоствольный яблоневый сад на верхнюю делянку, где среди уродливых, непомерно раздавшихся в толщину дубов, мрачное и заповеданное, таилось устье Аспидовой норы. Несказанное чаяние обуяло его, и он даже не заметил пропажу носового платка, когда рылся в кармане куртки, проверяя целость и сохранность причудливого серебряного ключа. С безоглядной уверенностью бесстрашия он пополз по черному жерлу, освещая себе дорогу прихваченными из гостиной спичками. В следующую минуту он, извиваясь, пролез через заглушенную корнями расщелину в дальнем конце и оказался в необъятном внутреннем гроте, краегранная каменная стена которого отдаленно напоминала выведенную с умыслом чудовищную арку. Перед этой серой, точащей влагу стеной он безмолвно стоял, объятый ужасом и восторгом, и созерцал ее, одну за другой зажигая спички. Тот бугор над замковым камнем воображаемой арки — на самом деле, не изваяние ли великанской длани? Потом он достал серебряный ключ и проделал обряды и прочитал заговоры, источника которых почти не помнил. Забыл ли он что? Он только знал, что хочет перейти черту в беспределы, где обитают боги сна, в бездны, где все миры сплавляются в великое Безликое.

То, что случилось потом, почти неописуемо словами. Оно полно тех парадоксов, противоречий, ненормальностей, которым не находится места в дневной яви, но которыми наполняются наши сонные видения из тех, что попричудливей, и принимаются как должное, пока не вернемся в наш тесный, застывший предметный мир, ограниченный законом причинной связи и логикой трехмерного пространства.

Повествование продолжалось, и индусу трудно было избежать того, что казалось лепетом впавшего в детство человека — наивным и пустым умобредствованием. Апоплексически фыркнув от отвращения, господин Эспинуолл практически перестал слушать.

Ибо правимый так, как отправил его Рэндольф Картер в наваждаемой призраками черноте нутряной пещеры, обряд серебряного ключа оказался вовсе небесполезным. С первым же жестом и словом явственно повеяло странным, пробирающим восторгом и жутью преобразованием — ощущением непредугаданного возмущения и смятения во времени и пространстве, однако ощущением таким, в котором не было и намека на то, что мы знаем как движение и протяженность. Неуловимо терялся какой бы то ни было смысл таких вещей, как возраст и место. За день до этого Рэндольф Картер чудом одолел временн у ю пропасть. Сейчас не было различия между мальчиком и мужчиной. Был только Рэндольф Картер в своей сущности, с некоторым запасом образов-представлений, утративших всякую связь с земными картинами и обстоятельствами их обретения. За миг до этого было нутро пещеры с невнятным намеком на громадину арки с изваянием великанской длани на дальней стене. Сейчас и стена, и пещера отсутствовали, и отсутствовало само их отсутствие. Был лишь поток восприятий менее зрительных, чем умозрительных, в гуще которых сущность, бывшая Рэндольфом Картером, могла переживать понимание или впечатление всего того, вокруг чего вертелись его мысли, однако, каким способом восприятие происходило, рассудок ясно не сознавал.

К тому времени как обряд завершился, Картер знал, что тот край, где он оказался, не сыскать ни в одной земной географии, и то время, в которое он попал, не датируется никакой историей; ибо он не был вполне несведущ в природе того, что творилось. Об этом говорилось обиняками в загадочных Пнакотских отрывках, и целая глава в заповеданном «Некрономиконе» безумного араба Абдуль Альхазреда обрела смысл, когда он разгадал резные вычуры серебряного ключа. Открылся путь — не тот поистине Весьма Далекий Путь, но тот, который уводит из-под власти времени на ту протяженность Земли, которая находится за пределами времени, откуда, в свой черед, страшно и опасно ведет Весьма Далекий Путь в Последнюю Пустоту за пределами всех земель, всех вселенных и всей материи.

Должен быть некий Провожатый — и провожатый ужасный, некое существо с Земли, какой она была миллионы лет назад, когда не было и помину о человеке и когда забытые тени двигались в обволакивающих планету парах, возводя удивительные города, на остатках чьих обветшалых развалин предстояло действовать первым млекопитающим. Картер помнил смутные и смуту вселяющие знаменования чудовищного «Некрономикона», относящиеся до этого Провожатого…

«И пока обретаются те, — писал безумный араб, — кто взыскует смелость засматривать за завесу и воспринимать Его проводником, они выказали бы больше благоразумия, избегни они сношения с Ним, ибо в Книге Тота записано, сколь ужасна цена одного лишь взгляда. И исход невозвратный тем, кто исшел, ибо в бескрайностях, запредельных нашему миру, витают призраки тьмы, которые сковывают и связывают. Нощный Пришатный, пакость, попирающая издревлий знак, сонм, надзирающий тайные ворота, которые заведомо есть во вех погребальницах, и утучняющийся тем, чем прорастает могильный жилец, — все оные нави умаляются рядом с Ним, Кто стережет Путь: с Ним, Кто поведет безрассудного за пределы миров в бездну пожирателей без имени и названия. Ибо Он есть ‘УМР АТ-ТАВИЛ, древнейший из древнейших, что скриб передает как ДОЛГИЙ ВЕКОМ».

Память и воображение лепили неясные полуобразы, зыбко очерченные в клокочущем хаосе, но Картер знал, что это лишь игра памяти и воображения. Однако он чувствовал, что не случай порождает все эти картины в его сознании, но, скорее, некая пространная реальность, несказанная и непомерная, которая окружала его и усиливалась себя передать в единственно доступных его пониманию символах. Ибо никаким земным пониманием не объять ветвлений формы, которые переплетаются в запредельных пустотах, за околицей нам известных времени и пространства.