Говард Лавкрафт - Некрономикон

Перед Картером зыбко маячило игрище фигур и картин, которые он каким-то образом связывал с первобытным, канувшим в века земным прошлым. Одушевленные чудовища со смыслом и целью двигались среди открывающихся видов фантастического рукотворенья, которое при здоровом рассудке не привидится и во сне; и ландшафты складывались из невероятной растительности, утесов и гор, и построек такого типа, какого не знал человек. Были там города на дне моря и обитатели их, были башни в великих пустынях, где шары и цилиндры, и безымянные крылатые существа то уносились в небесные выси, то низвергались оттуда. Все это укладывалось у Картера в голове, хотя в образах не было стойкой связи ни друг с другом, ни с ним. Сам он не имел ни постоянного облика, ни положения, но лишь те ускользающие намеки на облик и положение, которые ему подсказывал вскружившийся ум.

Он загадывал найти очарованные пределы своих детских дрем, где галеры плывут вверх по реке Укранос, минуя златошпильный Франа, и где караваны слонов тяжкой поступью сотрясают благовонные джунгли Клэда, простирающиеся позади забытых дворцов с колоннадами из слоновой кости в прожилках, что покоятся, дивные и нетронутые, под луной. Теперь же, опьяненный видениями безоглядней, он едва понимал, куда он стремится. Думы безудержной и кощунственной дерзновенности одолели его, и он знал, что без страха предстанет перед пугающим Провожатым и попросит его о чудовищных и страшных вещах.

Игрища восприятий как будто сразу же обрели неверную устойчивость. Показались высокие каменные громады, покрытые резными узорами неземной и непостижимой конфигурации и расставленные по законам какой-то неведомой перевернутой геометрии. Свет источался с неба не дающихся определению красок, пуская лучи в непостижимо противоречащих друг другу направлениях, и почти как разумное существо играл над полукружием великанских, покрытых иероглифической вязью престолов, скорее восьмиугольных, чем каких-то иных, с восседавшими на них худо различимыми фигурами в хламидах.

Была и еще одна, не занимавшая престола фигура, словно бы скользившая или парившая над мутной зыбью нижнего уровня, напоминавшего пол. Она не то чтобы сохраняла устойчивый силуэт, но в ее очертаниях то виделось, то опять ускользало нечто, наталкивающее на мысль о далеком предтече или полуподобии человека, хотя и в полтора раза выше обычного. Казалось, ее целиком окутывала, как и фигуры на престолах, многоскладчатая хламида неизъяснимого цвета; и сколько Картер ни смотрел, он так и не заметил прорезей для глаз, сквозь которые она могла бы взирать. Зрение, вероятно, ей было не нужно, ибо она принадлежала, казалось, тому порядку существ, который намного превосходил чисто физическое по своему строению и способностям.

Через мгновение Картер понял, что так оно и есть, ибо Тень мысленно обратилась к нему, не проронив ни звука ни на каком наречии. И хотя имя, которое она вымолвила, было имя пугающее и грозное, Рэндольф Картер не отпрянул в испуге. Вместо этого он отозвался так же немо и бессловесно и воздал ей те почести, которые мерзкий «Некрономикон» научил его воздавать. Ибо это была никак не меньше, чем та самая Тень, которая сеяла ужас по всему свету с тех пор, как Ломар поднялся с морского дна и Дети Огненного Тумана явились на Землю, чтобы дать человеку премудрое древнее Знание. Это поистине был пугающий Провожатый и Открыватель Путей — ‘УМР АТ-ТАВИЛ, древнейший, что скриб передает как ДОЛГИЙ ВЕКОМ.

Провожатый, которому было ведомо все, знал и о странствиях Рэндольфа Картера, и о его приходе, и о том, что этот искатель видений и тайн предстал перед ним без страха. В исходивших от него токах не было ничего устрашающего или злотворного, и Картер на секунду задумался, не завистью ли и обманутым желанием совершить то, что теперь было должно совершиться, диктовались жуткие и святотатственные двусмысленности, подпускаемые безумным арабом. Или, может быть, Провожатый оставлял страх и зло про запас для тех, кто боялся. Токи всё исходили, и наконец Картер смог переложить их в слова.

— Я истинно есть тот, — говорил Провожатый, — о ком ты знаешь, я древнейший из древнейших. Мы — древние и я — ожидали тебя. Мы приветствуем тебя, хотя ты и заставил нас долго ждать. Ты обладаешь ключом и отворил Первый Путь. Теперь тебе уготован искус Весьма Далекого Пути. Если боишься, можешь не идти дальше. Ты всё еще можешь целым и невредимым вернуться назад так же, как пришел. Но если ты захочешь идти дальше…

Пауза была чревата зловещим смыслом, но токи продолжали излучать благорасположение. Картер и секунды не колебался, ибо его подгоняло жгучее любопытство.

— Я иду дальше, — послал он в ответ, — и принимаю тебя своим Провожатым.

При этом ответе, по определенному колыханию хламиды, заключавшему в себе, может быть, воздевание руки или ее подобия, а может быть, нет — показалось, что Провожатый сделал некое знамение. Последовало второе знамение, и хорошо усвоивший премудрость Картер понял, что наконец он на самых подступах к Весьма Далекому Пути. Свет заиграл теперь другими несказанными красками, и тени на как бы восьмиугольных престолах выступили более различимо. Они воссели прямее, и в их силуэтах стало больше людского, хотя Картер знал, что они не могли быть людьми. Их оклобученные головы, казалось, увенчивались высокими, неизъяснимого цвета митрами, странно напоминавшими митры известных безымянных фигур, высеченных позабытым ваятелем в живой толще скал на одной высокой заповедной горе Тартара; вычурные же навершья их длинных жезлов, зажатых где-то среди многих складок хламид, являли во плоти причудливые тайны ветхих времен.

Картер догадывался, что они такое, и откуда они, и кому они служат; догадывался он, и какой ценой достается их служба. Но все же он был доволен, ибо с одной безоглядной попытки ему предстояло узнать всё. Анафема, размышлял он, это всего лишь слово, которое в ходу у тех, кого слепота понуждает клеймить всех, кто зряч хотя бы на один глаз. Он диву давался, сколь непомерно самомнение тех, кто лопотал о злокозненных древних, как будто они станут прерывать свои вековечные дремы ради того, чтобы строить козни человечеству. С тем же успехом, рассуждал он, мамонт может преткнуться на месте, чтобы воздать исступленное мщение земляному червю. И вот, движением жезлов с их прихотливыми вычурами, его приветствовало все собрание со своих как бы восьмиугольных престолов и посылало весть, которой он мог внять:

— Мы приветствуем тебя, древнейший из древних, и тебя, Рэндольф Картер, которого отвага сделала одним из нас.

Тут Картер увидел, что один из престолов пустует и древнейший из древних указывает жестом, что престол уготован ему. Увидел он и другой престол, выше всех остальных и в центре странной кривой — не полукруга и не эллипса, не параболы и не гиперболы — которую они составляли. Это, соображал он, должно быть, седалище самого Провожатого. Совершая едва ли описуемые движения, Картер занял свое место, и пока он это проделывал, он увидел, что Провожатый воссел на свое.