Говард Лавкрафт - Некрономикон

То, чего ты алкаешь, я полагаю благом, и я готов взыскать тебя тем, чем лишь одиннадцать раз взыскивал существ на твоей планете — и лишь пять раз тех, кого ты зовешь людьми, или тех, кто на них похож. Я готов открыть тебе Последнюю Тайну, созерцание которой сокрушает немощный дух. Тем не менее, прежде чем сполна узреть ту конечную и начальную из загадок, ты все еще можешь сделать свободный выбор и возвратиться, если захочешь, по тем же Путям, и завеса не будет разодрана надвое перед твоими глазами».

Внезапное угасание волн погрузило Картера в леденящую и трепетную тишину, исполненную духа покинутости. Отовсюду давила беспредельная необъятность пустоты, тем не менее взыскующий знал, что Существо все еще здесь. Через миг он обрел слова, умозрительную суть которых и бросил в бездну: «Я принимаю, и я не отступлюсь».

Опять накатили волны, и Картер понял, что слова услышаны Существом. И тут бесконечный Разум исторг потоки знания и объяснения, открывавшие взыскующему новые дали и приуготовляющие его к такому постижению космоса, которым он никогда не надеялся обладать. Ему было сказано, сколь наивно и ограниченно представление о трехмерности мира и какая бесконечность протяжений существует помимо известных протяжений вверх-вниз, вперед-назад, влево-вправо. Ему была показана малость и мишурная пустота земных божков, с их мелкими человечьими интересами и отношениями — их вражды, буйства, амуры и слабости; их вожделения к почестям и жертвам, их требование верить вопреки рассудку и природе.

Тогда как большая часть впечатлений трансформировалась для Картера в слова, были такие, которые передавались ему другими органами чувств. Возможно, глазами, а возможно, воображением воспринимал он, что обретается в области такого числа измерений, которого не постичь ни человеческому глазу, ни мозгу. В бременеющих чернотах того, что поначалу было коловращением силы, потом беспредельной пустотой, он созерцал теперь размах творения, который помутнял его чувства. С какой-то немыслимой высшей точки он взирал на чудовищно громадные формы, чья множественность протяжений превосходила любое понятие о бытовании, размере и очертаниях, которое его рассудок по сю пору был способен вместить, невзирая на целую жизнь, посвященную тайноведению. Смутно он начинал сознавать, почему в то же самое время может существовать Рэндольф Картер-полуребенок в Аркхэмской усадьбе в 1883 году, зыбкий призрак на неявно восьмиугольном престоле за краем Первого Пути; одномерка, предстоящая перед лицом Присутствия в беспредельной бездне, и все остальные Картеры, рисовавшиеся его фантазии и восприятию.

Потом волны расходились сильнее, стремясь углубить его понимание, примирить его с многоликостью существа, чьей мизерной частью был нынешний он-одномерка. Ему говорилось, что любая пространственная фигура есть лишь не что иное, как результат пересечения с плоскостью какой-либо соответствующей фигуры с большим числом измерений — как квадрат получается сечением куба, а круг сечением сферы. Так трехмерные куб и сфера получаются сечением соответствующих фигур четырех измерений, которые ведомы людям лишь по догадкам и снам, а те, в свою очередь, получаются сечением пятимерных фигур, и так далее вплоть до головокружительных и недосягаемых вершин бесконечности прообразов. Мир людей и людских богов есть лишь мизерная грань мизерного явления — трехмерная грань малого континуума, досягаемого Первым Путем, где ‘Умр ат-Тавил посылает сны-наставления древних. Хотя люди провозглашают это реальностью, а умозрение о многомерном подлиннике клеймят умобредствованием, поистине всё обстоит как раз наоборот. То, что мы зовем сущностью и реальностью, есть призрачность и иллюзия, а то, что мы зовем призрачностью и иллюзией, есть сущность и реальность.

Время не идет, а стоит на месте — неслись волны — и не имеет ни конца, ни начала. То, что оно движется и служит причиной перемен, есть иллюзия. В действительности оно самое есть иллюзия, ибо если не для узкозорких существ в маломерных пространствах, то ни прошлого, ни настоящего, ни будущего не бывает. Люди помышляют о времени лишь из-за того, что называется переменами, тем не менее это тоже иллюзия. Всё, что было, что есть и что будет, существует одновременно.

Откровения эти совершались с божественной высоковещательностью, не оставляя Картеру возможности усомниться. Даже если они оказывались едва не за гранью его понимания, он чувствовал, что откровения эти непреложно истинны в свете той последней реальности космоса, которая опрокидывает все узкие представления и тесные пристрастные взгляды; и он был довольно знаком с глубокими умозрениями, чтобы не быть в ковах узких и пристрастных понятий. Разве все его искание не держалось верой в нереальность узкого и пристрастного?

После внушительной паузы волны продолжали свои накаты, вещая о том, что зовущееся переменой у обитателей маломерных областей есть попросту функция их сознания, созерцающего внешний мир под разными космическими углами. Подобно тому как формы, получаемые рассекновением конуса, кажутся разными в зависимости от угла сечения — то кругом, то эллипсом, то параболой, то гиперболой в соответствии с этим углом, при этом сам конус пребывает неизменным, — так же кажется, что меняются частные аспекты неизменной и бесконечной реальности с переменой космического угла созерцания. У этого многообразия углов умозрения немощных существ внутренних миров и находятся в рабстве, поскольку за редким исключением они не научаются управлять ими. Лишь некоторые из отдавшихся изучению заповеданного предания обрели крупицы понятия об управлении ими и одолели тем самым время и перемены. Но силы и сущности за краем Путей властны над всеми умозрительными углами и по своему хотению рассматривают космос с мириадами частей в терминах дробности, подразумевающей перемену, или с точки зрения всеобщности, не подверженной изменению.

Накат волн снова прервался, и Картер смутно и ужасаясь начинал сознавать окончательную подоплеку той загадки потерянной самости, которой поначалу так устрашился. Собрав воедино все фрагменты открывшейся истины, его интуиция подвигала его все ближе и ближе к постижению тайны. Он понимал, что страшное откровение сошло бы на него с немалой силой еще на первом Пути — расщепив его «Я» на мириады земных двойников — не убереги его чары ‘Умр ат-Тавила с тем, чтобы, безошибочно орудуя серебряным ключом, он смог отворить Крайний Путь. Алкающий большей ясности понимания, Картер посылал мысленные токи, допрашивая о точной взаимосвязи между различными гранями его «Я» — той частицей, ныне ушедшей за Крайний Путь, и той, другой, по-прежнему сидящей на как бы восьмиугольном престоле за краем Первого Пути; мальчиком из 1883 года; мужчиной из 1928-го; многоразличными существами-предтечами, составившими его наследие и оплот его самости, и безымянными обитателями других эпох и других миров, которых отождествило с ним абсолютное постижение, озарившее его в жуткий тот первый раз. Неспешно Существо покатило свои волны в ответ, стараясь сделать понятным то, что было почти недоступным земному уму.