Говард Лавкрафт - Некрономикон

Гавань была полна расписными галерами, одни из мраморного города-облака Серанниана, парящего в тех бесплотных высях, где море соприкасается с небом, другие из более материальных областей дремного края. Лавируя между ними, кормчий проложил себе путь к причалам, пахучим от пряностей, где галион бросил якорь в сгустившихся сумерках, когда над водой начинали мигать мириады городских огней. Вечно новым казался этот бессмертный город-видение, ибо время здесь было не властно ни разрушать, ни пятнать. Бирюза Нат-Хортата всё та же, что была искони, и всё те же восемьдесят иерофантов в венцах из орхидей, которые воздвигли его десять тысячелетий назад. По-прежнему сверкает бронза огромных ворот, не стираются и не трескаются ониксовые мостовые. И высокие бронзовые статуи взирают со стен на купцов и погонщиков верблюдов более старых, чем само баснословие, и всё же без единого волоска седины в раздвоенных бородах.

Картер не сразу отправился на поиски храма или дворца или крепости, но остался под обращенной на море стеной среди торговых гостей и моряков. И когда сделалось слишком поздно для толков и преданий, Картер отыскал хорошо знакомую старинную таверну и отошел ко сну о богах неведомого Кадата, взыскуемых им. Назавтра он обошел все причалы в поисках моряков-чужан Инкуанока, но ему было сказано, что в ту пору никого из них в гавани не было, их галеру с севера ждали не раньше чем в двухнедельный срок. Он повстречал между тем одного моряка из Торабониана, который бывал в Инкуаноке и работал в ониксовых каменоломнях того бессолнечного края; и этот моряк говорил, что на север от обитаемых людьми мест определенно лежит пустыня, которой все страшатся и сторонятся. Торабонианец брался утверждать, что, простираясь до самой подошвы неодолимых гор, пустыня ведет в обход их на жуткое плато Ленг, и потому-то люди и страшатся ее; но он не отрицал и других историй, не договаривавших о неких недобрых силах и ненарекаемых соглядателях. Было оно или не было тем баснословным пустолюдием, в котором возвышается неведомый Кадат, он не знал, но чтобы те силы и соглядатели, если они действительно существуют, витали там без причины — на это было мало похоже.

На следующий день Картер поднялся по улице Колоннады до храма из бирюзы и говорил с Первосвященником. Хотя в Селефаисе поклоняются Нат-Хортату, в ежедневных молитвословиях поминают всех Вящих; и священник поискусился в их настроениях. Как и Атал в далеком Ултаре, он настоятельно отговаривал даже пытаться увидеть их, утверждая, что они подвержены вспышкам гнева и различным причудам и что их осеняет странное покровительство Иных Богов с Той стороны, дух-вестоносец которых — ползучий хаос Ньарлафотеп. Ревниво скрывая чудный закатный город, они ясно выказывают свое нежелание, чтобы Картер туда добрался; и дело весьма сомнительное, как они взглянут на гостя, явившегося затем, чтобы их лицезреть и предстать перед ними с прошением. До сих пор никто никогда не нашел Кадат, и, возможно, оно и лучше, если никто не отыщет его и впредь. Молва, что носилась об ониксовых чертогах Вящих, была ни в коем случае не утешительной.

Поблагодарив увенчанного орхидеями Первосвященника, Картер покинул храм и отправился на базар овчаров-скотобойцев, где, лоснясь от довольства, обитал старый кошачий вожак Селефаиса. Этот серый и преисполненный достоинства котяра грелся в лучах солнца на ониксовой мостовой, и когда визитер приблизился, лапку ему подали с томной ленцой. Но Картер повторил пароли и отрекомендовался, как велел старый предводитель котов Ултара, и тогда пушистый патриарх сделался отменно разговорчивым и сердечным и открыл ему немало тайной премудрости, ведомой котам на поморских склонах Оот-Наргая. Повторив, что было ценнее всего, некие украдкой ему переданные пугливыми портовыми кошками слухи о людях из Инкуанока, на темные ладьи которых не ступит лапкой ни одна кошка.

Казалось, что этих людей осеняет ореол неземнорожденных, хотя не это было причиной, почему ни одна кошка не поплывет на их корабле. Причиной было то, что в Инкуаноке засилье теней, чего не потерпит ни одна кошка, так что во всем том бессолнечном крае не услышать утешительного мурлыкания или безыскусного мяуканья. Было ли дело в тех тварях, которых заносит через невосходимые вершины с якобы существующего Ленга, или в тех, что проникают из пустыни на севере, где царит стужа, кто знает; но факт остается фактом — далекий тот край чреват косвенным присутствием запредельных пространств, что не по нраву кошкам и к чему они более чутки, чем люди. И они, стало быть, лапкой не ступят на темные ладьи, которые правят свой курс к базальтовому пристанищу Инкуанока.

Старый кошачий вожак сказал еще, где отыскать его друга, короля Куранеса, который в недавних сновидениях Картера царил поочередно во Дворце Семидесяти Услад из розового хрусталя в Селефаисе и в плывущем по небу высокобашенном облаке-замке Серанниане. Он больше не находил, казалось, отрады ни в том и ни в другом месте, но предавался сильнейшей тоске по утесам и низинам Англии своего отрочества, где по вечерам в маленьких дремотных селениях за решетчатыми окошками тихо веют старые песни Англии и где серые башни церковок живописно рисуются на изумруде далеких раздолов. Возврата в мир яви к этим вещам для него не было, поскольку его бренная плоть умерла, и, за неимением лучшего, он вызвал во сне и оживотворил кусочек Старой Англии на востоке от города, где волнистые луговины идут, все повышаясь, от морских скал к Танарианским предгорьям. Там он поселился в готическом имении из серого камня с видом на море и постарался уверить себя, что это и есть старинное Тревор-Тауэрс, где родился он сам и где явились на свет тринадцать поколений его праотцов. И рядом на берегу он построил корнуоллскую рыбацкую деревушку с крутыми булыжными улочками и, населив ее обладателями наиболее английских физиономий, неустанно пытался привить им незабываемо милый выговор рыбаков старого Корнуолла. А в долине неподалеку он воздвиг огромное, в норманнском стиле, аббатство, башню которого видел из своего окна, и на кладбище при обители расставил серые камни надгробий с именами предков, выбитыми на них, и поросшие мхом, чем-то напоминающим мхи Старой Англии. Ибо хотя Куранес и был государем в дремном краю, и все, какие можно себе представить, роскошества и диковины, великолепия и красоты, восторги и наслаждения, новшества и развлечения были к его услугам, он бы с радостью отрекся от всего своего могущества и блеска и вольностей за благословение побыть один день простым мальчиком в той доброй и тихой Англии, той старинной, любезной Англии, которая вылепила его существо и которой он неизменно причастен.