Говард Лавкрафт - Некрономикон

Ночь вызвездило великолепными звездами, и сумеречный корабль правил на Звездный Воз и Малую Медведицу, по мере того как те оборачивались вокруг полюса. И моряки пели странные песни о незнаемых краях и один за другим неприметно скрывались в носовом кубрике, задумчивые же вахтенные тянули про себя старинные заговоры и наклонялись над поручнями, чтобы взглянуть на светящихся рыбок, стайками играющих под водой.

В полночь Картер отправился спать и поднялся с первым сиянием молодого дня, замечая, что солнце встает дальше к югу, чем было привычно. За тот второй день он сошелся накоротке с корабельщиками, мало-помалу разговорившись с ними об их холодном бессолнечном крае, о тонкой красоте их ониксового града и об их страхах перед высокими и неприступными вершинами, за которыми по другую сторону, говорят, простирается Ленг. Они поделились с ним своим огорчением, что кошки никак не приживаются в земле Инкуанок, и своими догадками, что скрытая близость Ленга тому виной. Лишь от разговоров о каменистой пустыне, лежащей на севере, уходили они. Что-то было неладно с этой пустыней, и считалось не к добру ее поминать.

Потом они заговорили о каменоломнях, в которых, по словам Картера, он собирался работать. Каменоломен тех было множество, ведь город Инкуанок целиком выстроен из оникса, в то же время ониксом в огромных полированных плитах торговали с Ринаром, Огротаном и Селефаисом, а у себя дома с купцами Траа, Иларнека и Кадатерона в обмен на прекрасные поделки из этих баснословных портов. И далеко к северу, почти в той холодной пустыне, о существовании которой жители Инкуанока предпочитают не поминать, есть одна заброшенная каменоломня, превосходящая величиной все остальные; в ней в незапамятные времена вырубали глыбы и плиты такой неизмеримой огромности, что иссеченные места их изъятия поражают ужасом всех зрящих. Кто добывал эти неимоверные глыбы и куда они были переправляемы, того не знал ни один человек; но почитали за лучшее ту каменоломню не трогать и не ворошить тех нечеловеческих воспоминаний, которые, чувствовалось, могли бы на ней бременеть. Так и стоит она, предоставленная своему одиночеству, в полумгле, и только ворон да оглашаемая молвою черногор-птица супятся над ее великостью и огромностью. Когда Картер услышал об этом ониксовом приломе, он впал в глубокую думу, ибо из старинных сказаний знал, что замок Вящих на высотах неведомого Кадата возведен из оникса.

С каждым днем солнце скатывалось всё ниже, а небеса заволакивало всё плотней и плотней. И через две недели солнечного света вовсе не стало, а остался лишь призрачный тусклый полусвет-полумгла, пробивающийся сквозь вечную пелену облаков днем, и холодное беззвездное свечение, мреющее с исподу облаков, ночью. На двадцатый день показались в морской дали острые зубья огромного одинокого кряжа, твердая земля, впервые представшая перед глазами с тех пор, как заснеженная вершина Арана пропала из виду за кормой корабля. Картер спросил у капитана, как же называется тот скалистый кряж, но услышал в ответ, что он не имеет названия и что ни одно судно не ищет на нем пристанища по причине тех звуков, которые раздаются с него по ночам. И когда с наступлением темноты с тех острозубых гранитных скал поднялось глухое и бесконечное завывание, странственник порадовался, что они не пристали к берегу и что кряжу тому нет названия. Корабельщики читали молитвы и протяжные заговоры до тех пор, пока вытьё уже не достигало ушей, и в глухие часы пополуночи Картер забылся во сне, чреватом ужасными снами.

На третье утро далеко впереди и к востоку выказалась гряда огромных серых вершин, острия которых терялись в неизменных облаках этого бессолнечного мира. Завидя их, моряки запели от радости, и некоторые молитвенно преклонили колена на палубе; и Картер понял, что они в земле Инкуанок и скоро станут у базальтовых пристанищ громадного города, соименного той земле. К полудню показалась темная полоса берега, и не пробило трех пополудни, как с северной стороны поднялись воздушные купола и прихотливые шпили города оникса. Редкостный и преудивительный высился в столпостенах своих тот первозданный город, весь одна изысканная чернота, прожиленная витьем и сплетением золотого узора. Высокие и многооконные подымались хоромы, со всех сторон испещренные резными фигурами и цветами, темная соразмерность которых ослепляла глаз красотой более пронзительной, чем свет. Некоторые заканчивались пышными куполами, сходившимися в острие навершия, другие ступенчатыми пирамидами со вздымающимися купами минаретов, представляя всякую грань прихотливости и игры фантазии. Стены были низки и проняты многими воротами, величественные арки над которыми поднимались много выше самих стен и венчались головой бога, изваянной так же искусно, как и тот исполинский лик на далеком Нгранеке. На холме в центре города высилась башня о шестнадцати углах громаднее всех остальных и несла на себе высокую островерхую колокольницу, покоившуюся на плосковатом куполе. Это, сказали мореходцы, был Храм Предбывших, и храмослужителем там был старый Первосвященник, сокрушенный сокровенными тайнами.

Раз за разом над городом оникса содрогался набат странного колокола, и каждый раз ему отзывалось согласие загадочной музыки, производимой рожками, виолами и протяжными голосами. И из ряда треножцев на галерее, опоясывавшей высокий храмовый купол, по временам исходили сполохи пламени; ибо храмослужители и народ того города были умудрены в первосущих таинствах и истово следовали заведенному Вящими чину, как он установлен в свитках более древних, чем Пнакотские рукописи. Пока корабль, минуя огромный базальтовый волнолом, заходил в гавань, дал о себе знать более обыденный городской шум, и на причалах Картер увидел невольников, моряков и купцов.

Моряки и купцы принадлежали к странноликому племени богов, а невольники составляли коренастый, с раскосыми глазами народ, по слухам забредший сюда с равнин, запредельных Ленгу, то ли обойдя, то ли перевалив неприступные горы. Причалы уходили далеко за городскую стену, и на них грудились многоразличные товары со стоящих на якоре галер, в одном же их конце громоздился оникс, и резной и гладкий, дожидаясь отправки на далекие торжища Ринара, Огратана и Селефаиса.

Вечер еще только наступал, когда сумеречная ладья бросила якорь у каменного выступа причала, и все моряки и торговцы вереницей сошли на берег и через арчатые ворота удалились в город. Улицы в том городе мостились ониксом, и одни из них были широкими и прямыми, а другие кривыми и узкими. Дома у воды были ниже, чем остальные, а над их выведенными удивительной аркой дверными проемами лепились некоторые золотые эмблемы, чествующие, дескать, того божка, которого каждая из них символизировала. Шкипер отвел Картера в старую портовую таверну, куда сходились мореходцы из заморщины, и на следующий день обещался ему показать все чудеса бессолнечного города и свести его в таверны добытчиков оникса под северной стеной. И опустился вечер, и зажглись маленькие бронзовые светильни, и моряки в той таверне запели песни о далекой далёчине. Но когда на своей высокой башне огромный колокол содрогнулся над городом и загадочным согласием отозвались ему рожки, и виолы, и голоса, все оставили свои песни и речи и преклонились в молчании, пока не замер последний отзвук. Ибо давность и странность пребывают на бессолнечном городе Инкуаноке, и люди боятся выказать нерадивость в обрядах, ведь рок и возмездие могут подстерегать негаданно близко.