Эрик Хелм - Уцелевший

Еще четыре удара последовали один за другим, еще восемь тяжких обломков поднялись и отвалились.

Древний, забытый погост выпускал наружу своих мертвецов.

Ричард Итон перечитал телеграмму с неподдельным изумлением:

«Не завтракайте зпт жизненно важно тчк мы Рексом везем больного Саймона тчк будем пополудни тчк повторяю не завтракать жизненно важно тчк целую всех тчк Ришло» .

Пригладив рукою прямые каштановые волосы, Ричард уставился на жену и безмолвно вернул ей аккуратный желтоватый бланк.

— Да, это его манера выражаться. Любопытно, Сероглазый спятил, или как?

Прозвищем «Сероглазый» Мари-Лу наградила герцога еще во время российской эпопеи. Оно привязалось, и в семье Итонов о де Ришло иначе не говорили — ну, быть может, почти не говорили...

— Уверена: или как , — невозмутимо ответствовала бывшая княжна, бывшая лишенка, бывшая ссыльная, а ныне госпожа Итон. — Вне всяческого сомнения, дорогой, — или как !

— А может, перебрал с утра пораньше, и позабыл поплотнее закусить, — не унимался ошарашенный Ричард.

— Милый мой, — хладнокровно парировала Мари-Лу (в девичестве Мария Лукинична Челышева), — даже если Сероглазый встанет на голову посреди Пикадилли и запоет «Интернационал»...

— О Боже! — сказал Ричард, любивший большевиков столь же нежной и проникновенной любовью, как и остальные четверо.

— ...Я все равно буду утверждать: он в здравом рассудке, совершенно трезв и затеял нечто важное, только не вполне понятное окружающим.

— Но лишать неповинных людей завтрака! — возопил Ричард. — Да еще в день, когда из Морэкамба доставили креветок и устриц!

— Радость моя, — промолвила Мари-Лу и со смехом обняла супруга, — ты невыносимо прожорлив! Живешь почти исключительно желудочными наслаждениями.

— Не совсем, — возразил Ричард. — Но желудок приходится ублажать, дабы достойно предаваться наслаждениям иного свойства...

— Ну и лгун!.. Послушай, теперь я говорю серьезно. Телеграмма и впрямь довольно странная. Саймон болен. Завтракать воспрещается. Едут все втроем — случай доселе небывалый. Ты усматриваешь хоть малейшую логическую связь между этими пунктами?

— И в микроскоп не усмотрел бы. Но давай-ка распределим обязанности. Строгая и добродетельная жена займется подготовкой комнат, а жалкий никчемный муж отправится в темный, пыльный погреб и поищет чего-нибудь мало-мальски способного прояснять помраченные мозги.

Ричард задержался на мгновение, глядя, как Мари-Лу приступает к домашним обязанностям, уютно сворачиваясь калачиком на диване и кокетливо стреляя глазами снизу вверх.

— Пожалуй, нынче можно откупорить полдюжины шато-лафита, разлив девяносто девятого года... Случай, как ни кинь, особый!

— Предатель! — взвилась на ноги Мари-Лу. — Крамола во дворце! Ты же отлично знаешь, это единственная марка, которую я люблю по-настоящему!

— Вот и выпьешь от души. Кстати, насчет прожорливости: запойное пьянство, сопровождаемое патологически прогрессирующей жадностью, тоже наводит на мысль о полной деградации пациента.

— Мерзость, вот ты кто! — выпалила Мари-Лу и с разбегу повисла на шее мужа. Ричард завертелся, кружа маленькую женщину по комнате, словно шаловливого ребенка.

— А теперь извольте поставить меня на пол, сударь, — велела Мари-Лу притворно строгим голосом.

— Сначала выкуп. Один поцелуй, но девяносто шестой пробы. Подделки не принимаются.

— Грабитель!

Мари-Лу была столь крошечной, что даже отнюдь не крупного Ричарда ей пришлось целовать, поднимаясь на цыпочки...

— Разбойники довольны? — спросила она три минуты спустя, задыхаясь и блистая расширившимися зрачками.

— Вполне, — ласково улыбнулся Ричард.

— Значит, иди устраивай бутылкам децимацию [35] Способ наказания, принятый в древнеримских легионах. Провинившееся либо взбунтовавшееся подразделение строили шеренгами и казнили каждого десятого — decimus’a. . Но, пожалуйста, — сказала Мари-Лу неподдельно жалобным голосом, — не трогай лафита! Я так его люблю!

— А если больному Саймону потребуется именно лафит?

— Ну, тогда и спору не будет, выставишь весь!

— Все же хотел бы я знать, — сказал Ричард, — куда гнет Сероглазый, и во что ввязался? Впрочем, не позавтракав и основательно приложившись, мы сами начнем слать знакомым телеграммы схожего свойства... Удумать же надо: жизненно важно! Может, у нас объявился лакей-отравитель?

— Как ни поверни, а ослушаться неразумно. Сероглазый ничего не делает просто так. Он старый, умный, многоопытный лис.

— Да, уж тут не возразишь... Но есть-то все равно хочется!

— Дик! — Мари-Лу вновь успела угнездиться на тахте. — Мы поступим в точном согласии с приказом герцога. Хотя... — Она вздохнула: — вчера я обследовала оранжерею...

— Хорошая была клубника! — в свой черед вздохнул Итон.

— Только три штучки, три несчастных крошечных ягодки! У кого прогрессирует патологическая жадность, а?

— У обоих, — признал Ричард. — На все той же старой доброй почве безудержного пьянства.

— Ну, коль скоро обе личности клинически распадаются, давай уступим расторможенным инстинктам, вооружимся большой чашкой сливок, сахарницей, парой ложек и навестим теплицу. Просто проверим градусники, а? Это же не считается завтраком...

— С удовольствием, — ответил Итон. — Однако в Англии с глубокого средневековья существует нерушимый обычай: коль скоро девица, — или женщина, роли не играет, — зовет любезного дружка (или мужа, все едино) полакомиться первой клубничкой, то потом надлежит... мм-мм-мм...

— Милый, в Англии столько средневековых обычаев, и добрая половина предполагает неизбежное «мм-мм-мм» или вначале, или под занавес!

— Тебе не по нраву традиции средневековья?

— Напротив, очень рада, что стала британской подданной!

— Тогда идем!

Рука об руку они покинули уютную гостиную, задержались, покуда Ричард, к величайшей растерянности мажордома, отдавал распоряжения отменить завтрак, и проследовали в сад, минуя большую восьмиугольную библиотеку.

Дом Итонов был просторным старинным имением, некоторые постройки относились еще к тринадцатому веку, а книгохранилище — одна из самых первых, — так утонуло в почве, что пришлось подняться по доброму десятку ступеней прежде нежели попасть на длинную террасу, тянувшуюся вдоль всей южной стены.

Серая каменная балюстрада, густо покрытая мхом, отделяла террасу от прилегавших садовых угодий, откуда, в свою очередь, спускались на бархатный луг истертые несчетными шагами древние ступеньки.

Весенний сад пышно цвел белой и розовой пеной свежих лепестков, изумительно выделявшихся на ярко-зеленом травяном фоне. Пройти среди этого великолепия разделявшие поместье и теплицу двести ярдов, прижимаясь к руке Ричарда! Мари-Лу подумала, что именно так, наверное, должны чувствовать себя очутившиеся в раю...