Дмитрий Сафонов - Шериф

Ладно, начинаю еще раз исследовать родовые пути. Под рукой нащупываю головку. Не очень большую. Это хорошо.

Вопрос о кесаревом сечении отпадает сам собой: какое там сечение, когда головка уже в малом тазу? В общем, коллега, хорошо, что щипцы были под рукой. А уж щипцы накладывать я мастер. Посмотрите на наших детишек, если у кого-нибудь вмятину на голове найдете, можете отрубить руки старику Тамбовцеву. Потому что не найдете.

Ну ладно, опять сбиваюсь. Так вот: накладываю щипцы, а сам все время с ней разговариваю. «Мамочка, дыши поглубже! Давай-ка, золотая моя, тужься! Тужься!» Ничего, слышит меня. Даже помогать пытается. Короче, долго ли, коротко ли… Появилась первая девочка. Я-то тогда не знал, что их две должно быть. Обрадовался. Ну, думаю, все позади. А в коридоре шаги, голоса, Леха матерится, ругает кого-то.

Я ставлю рядом со столом стул и кричу в дверь: «Давай по одному!» Наладил быстро системку и лью ей в вену напрямую. Смотрю: розоветь начинает моя мученица. Дышит лучше. Значит, отошли мы от края. Хоть ненамного, но отошли. Не ушла она в шок. А то бы не вытащил.

Я вам, конечно, скажу, в чем тут дело. В том, что она беременная была. Вот если бы она в аварию попала: все, до свидания! С такой кровопотерей не выживают. А беременность подготавливает женщину. Крови у нее становится больше. А у Екатерины — так еще больше, она ведь двойню родила! Но я об этом еще не знал. Я, значит, систему наладил, сидит Серега Новиков, кулаком работает. А ему что — только полезно. Здоровый такой лось, два метра ростом, весит — больше центнера. А рожа — прямо прикуривай, и на щеке след пятерни кирсановской. Ехать не хотел. В нем, поди, все семь литров крови. В общем, сидит он, кровь свою на благое дело отдает. А я опять начинаю родовые пути исследовать. Ввожу руку, и пальцы нащупывают маленькую пяточку… А потом и всю ножку. Черт побери! Только этого мне не хватало! Я-то уж думал: все. А тут, оказывается, второй плод на подходе. Да еще и ногами вперед лежит. Знаете, коллега, скажу вам честно: волосы на голове зашевелились. Тогда их у меня побольше было. И — ни одного седого. Седеть я как раз после того случая начал.

Ну что? Надо делать поворот на ножку. Делаю. Детали опускаю. Скажу лишь — все шестеро успели кровь сдать. Я вторую девочку принял. Еле успел… Знаете, у нее пуповина вокруг шейки обмоталась. Чуть не удавила. Вот и не верь после этого в судьбу… В общем, родились две девочки. Здоровенькие. Сразу закричал и. Живые такие девчушки оказались. Ну, перерезал пуповину, положил их рядышком. А сам — жду, когда послед родится. Корнцанг на пуповину подвесил — без толку! Тут уж я вымыл, как положено, руки, делаю ревизию полости матки. Отслаиваю плаценту, все хорошенько вычищаю, и кровотечение — вы не поверите! — останавливается прямо на глазах.

Я беру малышек, кладу их мамочке на живот, пусть сосут молозиво. Смотрю, и мамочка в себя постепенно приходит. Только… не говорит она. Молчит… Я пытаюсь с ней беседовать, а она в ответ — ни слова. Спрашиваю про разрез на животе — она только глазами сверкает. Ну ладно, думаю. Такой стресс пережила. Оставлю ее пока в покое.

Попросил я мужиков, они притащили со второго этажа пару кроватей. На одну ее положил, на другую — девочек. Прямо в операционной. Если честно, боялся нести ее на второй этаж — мало ли что может случиться? А сам — на диванчике, прямо в коридоре и лег. Да какое там лег — упал и не смог подняться. Это ведь я рассказываю быстро, а на самом-то деле, когда все закончилось, уже давно стемнело.

В общем, я упал и отключился.

Спал я крепко. Снов не видел. Только… Я этого никому никогда не рассказывал. Да и сейчас не хотел. Но, если уж решил начистоту — значит, надо говорить. Кто знает, может, это важно?

Спал-то я действительно крепко: можно было над ухом из ружья палить, и я бы не проснулся. Но вместе с тем я хорошо слышал каждый звук, доносившийся из операционной. И вдруг — сквозь сон — слышу, как дверь скрипнула. Я продираю глаза — с огромным трудом, через силу— и вижу, надвигается на меня Екатерина. Без одежды. Даже простыни на ней не было. И в руке что-то блестит. Идет она, как лунатик, закрыв глаза. Но в чертах лица — такая решимость, что мне страшно стало. Я присматриваюсь — в руках у нее скальпель. Подходит ко мне. И стоит рядом, дышит. Словно примеряется. Водит в воздухе своим — точнее, моим — скальпелем, будто выбирает, куда лучше ударить. Я обомлел: лежу ни жив ни мертв. Хочу пошевелиться и не могу. Словно ступор на меня напал. Смотрю, а она уже замахивается. И тут я закричал на нее. Кричу: «Что ж ты делаешь, мамочка дорогая?» Она вся дернулась, словно ее ударили… Скальпель выронила, он о кафель звякнул. И она — медленно так — на пол оседает. Ну, тут уж у меня ступор прошел. Вскакиваю, хватаю ее. А она обмякла в моих руках. Дышит глубоко и ровно, словно спит. Ну, думаю, картинка. Хорошо еще, никто не видит. А то бы подумали, что извращенец Тамбовцев молодую мамочку изнасиловать решил. Черт! Глупый у меня, должно быть, был вид! Ну да ладно. Оттащил я ее обратно, в операционную. Одеялом накрыл. Спит.

А мне —уже не до сна. Не ровен час, опять встанет. Еще с детьми что-нибудь сделает. В общем, утром пришел Леха Кирсанов. Так он меня и нашел — сидящим рядом с ней на стуле. А она спит — как ни в чем не бывало. Хорошо так спит — сама как ребеночек. И будить ее не хочется. Леха хотел, но я не позволил. «Пусть, говорю, сил наберется». Все-таки двойню родить — это не картошку полоть. Это самое, главное и самое трудное бабье дело. Ну, Леха ушел пока. Говорит, вернусь к обеду. Ладно. А я тем временем девочек осмотрел. Хорошенькие, крепкие девчонки. Все как положено. И такая нежность меня вдруг охватила, словно сам рожал. Поверите, половину Горной Долины принял, а ни к кому такой нежности не испытывал. Они мне сразу очень понравились. Ну, малышки тоже спят. А мне вдруг в голову пришло тот сверток осмотреть, что у нее на груди лежал. Я давай вспоминать: куда это его вчера впопыхах закинул. Нашел. В углу рядом с автоклавом.

Я уже говорил, что завернут он был в тонкую-тонкую кожу. Такой в магазине не встретишь. Выделка какая-то особенная. Разворачиваю. Знаете, что там было? Тетрадь.

Толстая тетрадь в черном кожаном переплете, скрепленном шнурком. На обложке — надпись. Крупными золотыми буквами, наполовину стершимися: «История Горной Долины». Сел я в уголок, думаю, сейчас почитаю. Открываю. Не тут-то было. В тетради какие-то карты, схемы. И ни одной понятной буквы. Шифр. То есть там вообще букв не было: значки, вроде иероглифов. Отложил я в сторонку эту тетрадь. Ничего, думаю, может, проснется моя лунатичка, объяснит. Завернул все, как было, и положил рядом с мамочкой.

Сижу я рядом с ней на стуле. Сижу и понимаю, что я даже имени ее не знаю. Свалилась она на меня, как снег на голову: это я тогда так думал. А потом оказалось — не как снег. Как кирпич.