Дмитрий Сафонов - Шериф

Пес обернулся на шум их шагов и оскалил огромные клыки, с которых стекала такая же черная слюна. Васька — это как-то само собой получилось, честное слово, он не специально — спрятался за Петину спину.

А дальше… Он не ожидал, что так будет. Он даже не думал, что так может быть. Петя протянул к собаке руку, и пес завилял хвостом, словно дворовая шавка, ожидающая подачки от хозяина. Затем Петя как-то странно пошевелил пальцами и подул. Пес ответил воем, от которого у Робин Гуда кровь застыла в жилах. Потом Петя еле заметно кивнул. Пес послушно нагнулся и осторожно взял своими чудовищными клыками то, что лежало между его передними лапами.

Это было тельце лесной крысы. Оно безжизненно болталось в собачьей пасти, жидкий хвостик напоминал развязавшийся шнурок. Пес опасливо приблизился к краю ямы и разжал челюсти. Курящееся жерло встретило подношение слабой зеленоватой вспышкой. Петя одобрительно кивнул, пес снова завыл.

— А-а-ахх! — Васька не мог вымолвить ни слова, настолько его поразило увиденное, с его губ сорвался лишь тихий сдавленный вскрик.

Лучше бы он молчал.

Васька увидел, как Петя застыл: он был неподвижен, но под одеждой что-то двигалось, струилось, как вода под тонким льдом. Затем Петя стал медленно поворачиваться к Ваське. Послышался треск разрываемой ткани.

Лицо… Больше всего его испугало именно Петино лицо. Оно быстро менялось, будто бы кто-то запустил ему под кожу мышей, и они теперь беспорядочно метались в напрасных поисках выхода. И еще — глаза. Они наливались болотной жижей. Васька видел, как у Пети сначала исчезли белки, а затем и зрачки. Теперь его глаза были, как у пса, сидевшего на краю ямы: ровного зеленого цвета. Они светились.

Васька попятился, запнулся и упал.

Петя стал что-то чертить в воздухе указательным пальцем, как дирижер, забывший свою палочку. Только его движения были гораздо более медленными. И еще — так Ваське показалось — неуверенными. Словно бы Петя делал это через силу.

Пес оскалил ужасные клыки, шерсть на его загривке встала дыбом. Он оставил трупики животных, сложенные на краю ямы аккуратной горкой, и шагнул к Ваське.

Петя улыбнулся, радостно и… злобно. Никогда прежде Васька не видел у Пети такого выражения лица.

Васька уперся пятками во влажную землю и, приподнимаясь на локтях, пополз назад, подальше от наступавшего кошмара. В какой-то момент он подумал, что ему все это кажется. Просто кажется…

Но рычание пса становилось все ближе. Васька уловил зловонное дыхание, вырывавшееся из его пасти.

Петя чертил в воздухе последнюю фигуру. Непонятно как, но Васька вдруг это понял. Еще немного, стоит только его указательному пальцу замкнуть круг, и все будет кончено. Пес набросится на Ваську, схватит его за горло, сожмет свои чудовищные челюсти и отнесет туда, на самый край дымящейся ямы, положит рядом с трупиками убитых зверьков. А потом, повинуясь Петиному приказу, сбросит еще теплое и податливое тело в разверстое жерло. Принесет очередную жертву. И яма примет эту жертву с радостью, отсалютует зеленоватой вспышкой.

Но… Петин палец вдруг застыл в воздухе. Мыши под кожей на лице забегали еще быстрее, они словно взбесились, теперь они беспорядочно метались во все стороны. Казалось, еще немного, и кожа лопнет, мыши вырвутся наружу и набросятся на Ваську. Петя остановился, как механическая кукла, у которой кончился завод. Правая рука с вытянутым указательным пальцем слегка подергивалась, а сам палец бешено дрожал, силясь двинуться с места.

Пес застыл в двух шагах от Васьки, он уже не рычал, только с ожесточением хлестал себя тяжелым хвостом по вздымающимся бокам.

Петя закрыл глаза, но они жили независимо от его воли. Глаза стали раздуваться, пытаясь приоткрыть веки. Указательный палец перестал дрожать. Петя пытался согнуть его, но, видимо, это было нелегко. И все же… Медленно… медленно… палец согнулся и сложился вместе с другими в кулак. С Петиных губ сорвался нечленораздельный крик, вместе с криком изо рта выплеснулась черная густая жижа, точно такая же, как та, что сочилась из собачьей пасти.

Петя рухнул навзничь. Он не покачнулся, колени его не подгибались, он рухнул как подкошенный и забился на земле в судорогах. Тело извивалось, будто уж, перерубленный лопатой. Казалось, он хотел зарыться в землю, спрятаться, скрыться от той силы, что заставляла его мучиться. И тут до Васьки донеслись слова: «Беги! Васька, беги!» Голос, несомненно, был Малютки Джона, но только он был искажен почти до неузнаваемости, словно бы кто-то душил Петю, сжимая горло безжалостной рукой.

В этом голосе было столько страдания, что Васька поначалу не мог сдвинуться с места. Он вскочил на ноги, готовый в любую секунду броситься наутек. Но не бросился… Все-таки в теле, которое корчилось перед ним в грязи, жило еще что-то, оставшееся от его друга.

Петя выбросил вперед руку: указательный палец снова разогнулся и показывал куда-то Ваське за спину, Петя словно хотел сказать: «Вон отсюда! Беги!», но через секунду судороги, сотрясавшие его тело, прошли, и рука медленно закачалась в воздухе, как кобра, убаюканная дудкой заклинателя.

Она раскачивалась до тех пор, пока не вошла в привычный ритм, и тогда палец снова принялся чертить в воздухе магическую фигуру.

И тут Ваську что-то хорошенько встряхнуло. Он понял, что ждать больше нельзя. Мальчик развернулся и бросился прочь со всех ног.

Он никогда еще так быстро не бегал. Пустая хижина Лесного Отшельника осталась позади быстрее, чем Васька успел бы досчитать до пяти, хотя — он был готов поклясться верным луком Робин Гуда! — с Петей они шли от хижины до лесной поляны не меньше пятнадцати минут. Следом за жилищем Ивана промелькнуло кладбище, такое милое и родное. Вовсе не страшное. Васька теперь знал, что такое СТРАХ. И знал, где он живет.

Прижимаясь к теплой и мягкой материнской груди, Васька наконец-то понял, почему он боялся рассказать обо всем отцу. Потому что отец бы его не одобрил. Сам бы он никогда не бросил друга в беде.

А в том, что с Петей случилась беда, Васька не сомневался. И еще… Он чувствовал, что Пети больше нет и ничем ему не поможешь.

Левенталь закрыл радиоузел и прошел по школе, заглядывая в каждый класс, каждый туалет и каждый уголок, словно намеревался там кого-то найти. Конечно же в школе никого не было. Даже во время учебного года она быстро пустела: сразу же, как только заканчивался последний урок, глупо было думать, что в каникулы кто-то из детей может добровольно прийти сюда.

Левенталь делал это по привычке, следуя выработавшемуся стереотипу. Он был из тех людей, которые несколько раз возвращаются домой, проверяя, выключен ли утюг. Так и со школой: он не мог уйти, не убедившись, что оставляет все в порядке.