Дмитрий Сафонов - Шериф

— Валера, ты помнишь, что случилось десять лет назад?

Ружецкий в это время, приоткрыв рот, смотрел в потолок. Шерифу пришлось окликнуть его второй раз:

— Эй, Валера! Я спрашиваю, ты помнишь, что случилось десять лет назад?

Ружецкий молча кивнул и принялся терзать свой ус.

— Так вот. ОН вернулся.

Ружецкий замер. Пинт перехватил взгляд, которым Ружецкий посмотрел на Шерифа, и улыбнулся. Выходит, не один я считаю, что у Шерифа поехала крыша! Похоже, наш олень думает то же самое!

От Шерифа это не укрылось.

— Ну что вы смотрите на меня, как на идиота?! — Баженов начал сердиться. — Если я что-то говорю, значит, так оно и есть.

Его железная аргументация напомнила Пинту одно известное изречение, которое еще недавно можно было встретить повсюду: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!»

Он готов был рассмеяться, если бы не выражение лица Тамбовцева", обыскивавшего кухонные шкафы: в холодильнике оказалось пусто. Тамбовцев обернулся и грустно покачал головой, и от этого Пинту почему-то расхотелось смеяться.

— Да, — обронил Тамбовцев и продолжил поиски. Оскар подумал, что ищет он отнюдь не конфеты. Шериф повернулся к Пинту.

— Послушайте меня, док. Вы этой истории не знаете. Я начал ее рассказывать, но… — он кивнул на Ружецкого, — последовало неожиданное продолжение. Вы сейчас поймете, что я имею в виду.

— Это случилось в тот год, когда мы родили Ваську, — начал Баженов.

Пинту почему-то сразу понравилось это «мы». Шериф не сказал: «жена родила», хотя, конечно, так оно и было, он намеренно использовал местоимение «мы», желая подчеркнуть крепость их семьи. Оскар украдкой взглянул на Ружецкого, для него это «мы» — лишняя соль на свежую рану.

— Так вот… В тот самый год… — Он откинулся на спинку стула и закурил.

«Он курит так, словно это входит в обязанности Шерифа. Интересно, сколько он выкуривает за день? — подумал Пинт. — Впрочем, я сам грешен, лекции о вреде табака отложим на потом».

РАССКАЗ ШЕРИФА

— В тот самый год… солнце палило так, что рыба вялилась прямо в реке. Мне было… двадцать пять, и я только стал участковым. Тогда я еще не был Шерифом. И тогда у меня еще не было дыры в голове.

Я получил новую форму и новый уазик. Не помню, чему радовался больше: форма для служивого человека — как ошейник для собаки.

Спасибо Валеркиному отцу, Семену Павловичу, земля ему пухом! Поверил в меня. А то ведь, знаете, как говорят: «От худого семени жди худого племени». Это про папашку моего. Знаменитый был человек. На весь город. Ну да ладно, семейный альбом полистаем в другой раз. Сейчас речь не о том.

Семен Павлович помог мне стать участковым: замолвил где надо словечко. Ну, я и старался. Как мог.

Так вот: в конце июля, по-моему, в четверг… Хотя… Врать не буду. Может, и в среду. Еду я по городу. Ну, вроде как патрулирую. Слежу за порядком. Молодой еще — на ходу подметки рву. Да и проблем с бензином тогда не было, не то что сейчас. Еду я, значит. По Центральной. Смотрю — идет кто-то. Ну, своих-то я всех знаю. А этот— чужой. И одет не по-нашему. По-городскому. Голубые джинсы, белая рубашка. Высокий такой, молодой… Но что-то мне в нем не понравилось. Сразу не понравилось, скажу честно.

Подъезжаю, останавливаюсь. Выхожу, представился по форме, как положено. Спрашиваю, мол, кто такой. Откуда.

А он, гад, лыбится. Щерится, как параша. Чему он так рад? Что меня увидел?

Я говорю: как зовут? Он отвечает: зовите меня Микки. Микки, понимаете? Плакатик-то помните? Ну вот. Я, конечно, хоть и серый, но в кино был. Когда за Настасьей ухаживал, я ее в Ковель возил на фильмы разные. И в Ковеле мы этого самого Микки видели. Фамилию сейчас не вспомню, хоть убейте.

Ну, я его фотокарточку срисовываю и вижу: похож. Ладно, думаю: Микки так Микки. На зоне все равно будешь Светой или Марусей. Документы есть? Нет, отвечает. И смеется.

Ну что ж. Поехали дальше. Откуда ты взялся?

Он отвечает: какая разница, откуда я взялся? Я был всегда. И я буду всегда.

Ну что тут делать? Вижу, парень не в себе. И под мышкой — здоровый моток веревки. Нормально, думаю. Еще не дай бог повесится на моем участке, а мне потом отвечать. Только… все оказалось гораздо хуже. Если б знать, я бы его сам повесил. Прямо на дверях сельсовета, а потом пошел бы сдаваться. Но я же тогда не знал.

А жара на улице страшная: я потею, мокрый весь, как мышь. А он — нет. Свежий, как запах чеснока от моего папаши. Я сначала подумал, что это он не потеет? А потом — как-то ни к чему. Ну, не потеешь, и хрен с тобой.

А куда идешь, говорю. Он плечами пожимает: гуляю.

Ну что? Ситуация. Зовут Микки, документов нет, откуда взялся — неизвестно, куда направляется — и сам не знает. Садись, говорю, в машину. Покатаемся.

Садится. И по-прежнему лыбится.

Привожу его на кладбище. Не надо смеяться, док. Все мы смертны, все там будем. Человек должен знать свое будущее. А будущее у нас одно: как ни крутись, все равно там окажешься. Такая экскурсия хорошо прочищает мозги — конечно, тем, у кого они есть. А у этого парня не было. Подождите, послушайте, что дальше.

Привожу, высаживаю. Смотри, говорю. Место хорошее. Сухое. Могу устроить — только намекни. Молчит. Улыбается.

Я ему втолковываю: мол, городок у нас тихий. Живем почти при коммунизме. В том смысле, что с преступностью покончено. А если ты мне, гад, криминогенную обстановку нарушишь, так я тебя сам здесь в два счета закопаю. Понимаешь, о чем толкую?

Кивает. Ладно, говорю. Ты пока тут обживайся, а я поеду. В самом деле: не пьяный, не бузит, чего мне его забирать? За что?

Оставил его на кладбище, а сам — в город вернулся. Дальше патрулировать. Время такое — летние каникулы, детишки шалят. Могут ненароком стекла выбить, в чужой огород залезть, на свинье прокатиться… Ну, помнишь, как мы с тобой, Валерка? Ладно, это к делу не относится.

У меня сразу появилось нехорошее ощущение. Какое-то подозрение насчет этого Микки. И, главное, веревка не давала покоя. Зачем ему потребовалась веревка, этого я понять не мог.

В городе все было тихо. До самого вечера. Я сходил домой, пообедал. Анастасия, хоть и с пузом была, и тяжело ей было в такую жару, а все же — каждый день обед из трех блюд: суп, картошка и компот.

После обеда я часок вздремнул. Ну, может два. Не больше. А потом — снова за руль, и по городу кататься. Тут, конечно, можно и пешком все пройти за полчаса, но на машине как-то солиднее.

А когда ехал по Молодежной… Угол Молодежной и Пятого, ты там был сегодня, док… Слышу — крики. И Николаич выбегает на дорогу, чуть ли не под колеса бросается. Вижу — что-то стряслось. Неладно дело-то.

Вот отсюда и начинается мой рассказ.

Я постараюсь покороче, время-то уже — одиннадцатый час.

Внезапно Ружецкий, все это время пребывавший будто в забытьи, подпрыгнул на месте.