Елена Ткач - Седьмой ключ

Надо сказать, вряд ли она была виновата в том, что стала такой. И Сергей Алексеевич, видя как семейные неурядицы ломают дочь, всегда страдал и один нес в себе эту боль — жена этого не понимала, не хотела понять. Более того, желая достичь своего, она стала манипулировать Машкой, видя, что отец скорее уступит ей, чем позволит втягивать дочь во взрослый конфликт. Он любил их обеих, мучился, Машка это чувствовала и страдала, но не хотела причинять маме боль, открыто принимая сторону отца, которого обожала… Этот ад разрешился разводом, который принес всем некоторое облегчение, но никому из троих не помог обрести ни цельности, ни просветления…

Манюня и здесь, на даче, обманом урвав этот месяц, чтобы побыть вместе с папой, все-таки не смогла освободиться от своего пристрастия к играм, чаще всего легкомысленным, а порой детально обдуманным и серьезным. Но к Ветке она привязалась на самом деле, ей было жаль, что та так расстроилась из-за нее, ведь она, не задумываясь, разрушила их союз, их тайный замысел, пусть он был всего лишь воздушным замком… Манюне такие кульбиты и повороты были привычны, а Ветка, оказывается, все принимала всерьез. Пожалуй, даже слишком всерьез. Что ж, она, Маша, на будущее это учтет и постарается не выкидывать больше фокусов. Хотя, как без них? Скукотища! Нет, она постарается расшевелить Веронику, чего она такая мороженая? Они вместе таких дел натворят за лето — отец-таки дозвонился до тети Оли, и та обещала уговорить Ирину — Машкину мать, чтобы Манюня подольше задержалась на даче. Они найдут клад! Обязательно найдут! И, кажется, она в самом деле влюбилась… Этого еще не хватало. Вот еще, чтоб она первая, да ни за что!

В Машке сорвалось что-то, какая-то заведенная до отказа пружинка, которая все последнее время была натянута как тетива. Мамины слезы… Ее собственное вранье. Папа, дни без него… И никогда его в доме больше не будет! И никогда…

— И-и-и-и… — скулила она, уже не в шутку, рыдая на плече у Ветки. — Ве-е-е-ет-оч-ка, ми-и-и-и-ленькая, что со мной?

— Машунечка, Мунечка! — придумывала все новые ласкательные имена растроганная и взволнованная Ветка. Она видела: с той и вправду что-то неладно — эти слезы были такие горькие… — Все хорошо, ну же, слышишь? Ну, влюбилась! Так это же здорово! Ты такая хорошенькая! Просто красавица. Он в тебя тоже влюбится, наверное, уже влюбился. В тебя же нельзя не влюбиться. А я тебя просто люблю.

Ветка покачивала тихонько подругу, как маленького ребенка, крепко обнимая за плечи. И та стала успокаиваться.!

— Знаешь, я тоже тебе скажу кое-что, — Веточка отвела с Манюниного заплаканного лица намокшую от слез прядь волос. — Только ты тоже… никому, хорошо?

— Конечно! А что? — Машка всхлипнула, — похоже, в последний раз, выпрямилась и вся превратилась в слух.

— А мне… Мне Алеша понравился. Ну, тот мальчик, который потерялся в Свердловке, помнишь?

— Как не помнить! Как его бабуся тогда смешно причитала: «Ой, спасибо вам, ой, да расспасибо вам, спасли моего внука, да, куда ты пропал, болван, как ты нас напугал!» И — хлесь, хлесь его по щекам.

— Да уж, бабушка у него… — помрачнела Вероника. — Ну вот, ты теперь знаешь. Я… мне бы хотелось еще раз его увидеть. Он такой странный… На других — как-то совсем не похож.

— Слушай, нет ничего проще! — совсем оживилась Манюня. — Прямо сейчас за ним мальчишек пошлем — пусть ему скажут, что мы его ждем на пруду. Или не мы ждем, лучше пусть они сами его позовут, вовсе без нашей инициативы, как будто нам на него и плевать совсем. Правильно, пусть они его тащат на пруд. А мы — тут как тут! И как ни в чем не бывало! Алеша, ой, привет, какими судьбами? — Она вскочила с кровати и, театрально улыбаясь, сделала книксен. А потом расхохоталась во все горло и кинулась к Ветке на шею. — Ой, Ветка, как хорошо, что мы с тобой познакомились! Я тебя ужасно люблю, просто ужасно! Давай и в Москве дружить?

— Ну, конечно! Послушай, Мань, а давай мы Алешу примем в нашу компанию… ну, вместе с мальчишками. И посвятим в нашу тайну про клад? Ты как?

— Классно! Нет вопросов! Так пошли?

— Пошли!

И они побежали на веранду, легкие, стройные, длинноногие, еще больше похорошевшие от пережитого, от этого сумбурного разговора, который, кажется, только теснее их сблизил, — порхнули в сад, в жару, в лето, чтобы мчаться стремглав по его затаенным тропинкам, мчаться навстречу самим себе, своему будущему, которое поджидало, быть может, за поворотом в лесу…

Куда побежишь ты, Веточка, что изменится оттого, что выберешь ту, а не другую тропинку, теряющуюся во влажной лесной глуши, пройдешь по ней, что-то увидишь, услышишь, почувствуешь… и это «что-то» увидит, услышит тебя. Проникнет в тебя. И станет тобой!

И ты, златовласая Маша — Манюня, все в тебе так изменчиво, — каждая выдумка, сочиненная в азарте твоих парящих фантазий… Что меняют они в том мире, который немо внимает тебе, окружает тебя, приглядывается к тебе — он все видит, даже то, чего вовсе не видишь ты. И меняясь сам, этот мир, — туман над водой, — воздействует на тебя, проникает в тебя, и то твое завтра, которое скоро настанет, быть может, станет его помыслом о тебе…

А пока…

Мальчишки от ожидания уже извелись. Борька все ногти изгрыз, когда девчонки, смеясь, наконец, подлетели к скамейке.

— Значит так! — с ходу скомандовала Манюня, но не успела договорить, потому что со стороны калитки донесся крик:

— Эй! Эй! — это был срывающийся на хрип мальчишеский голос.

— Идите сюда-а-а-а! — девчачий тонюсенький визг.

— Что там такое? — переглянулись девчонки.

— Пошли посмотрим, — Мишка первым сорвался с места и рванул к калитке, как бы взяв на себя роль лидера в их ребячьей компании.

За калиткой, вцепившись грязными пальцами в деревянные перекладины, стояли деревенские — Петя и Лиза. Миша хозяйским жестом отодвинул щеколду и распахнул калитку, но Петя с Лизой, не обращая на него ровным счетом никакого внимания, направились прямо к девчонкам.

— Это твоя мама тогда… ну, кота спасала? — Петя хмуро глянул на Ветку, переминаясь с ноги на ногу.

— Да, моя, — Ветка смотрела на него с нескрываемым изумлением.

— Если бы не она, меня бы отец… В общем, сама видала…

— Угу, — пискнула Лиза, качнув в знак согласия кудрявой головкой, — осень бил бы!

— Вот, — он вынул из кармана штанов тонкую пачку каких-то пожелтелых бумаг, перевязанных наспех шпагатом.

— Что это? — Вероника взяла протянутые бумаги, которые тотчас выхватила у нее Манюня и стала разглядывать.

— Я слышал, твоя мама хотела… искала… какие-то старые письма. Ну, у нас там журналы есть. Чего-то отец вам отдал, а много еще в сарае осталось. Вот. Я поискал. Это то, что нашел. Мы с Лизкой выследили тогда, куда вы пошли. Мы хотели… Ты передай это маме — это я ей…